– Это что?.. Там, где Музей Мадам Тюссо за углом?
– Да.
Ну вот, и опять испортили настроение. Проклятый рынок с его воровской прибавочной стоимостью – оболванивает пролетариев восковой чепухой, отвлекая от истинного искусства с его классовой подкладкой и гармонией вечной борьбы.
«Ладно… Приеду к Марксам – развеюсь».
На Мелкомб-стрит Карл Маркс переехал совсем недавно. Разумеется, со всем семейством. Точнее, с тем, что от него осталось после замужества Лауры и Женни. Впрочем, женского духу от этого в доме не намного убавилось: жена Женни, младшенькая Элеонора по прозвищу Тусси (хм-м, «музей мадемуазель Тусси» – смешная фразка, надо будет ввернуть к месту!) и верная Ленхен.
Правда, Фридрих, в отличие от Марксов, предпочитал называть экономку-гувернантку более церемонно – мисс Демут. Почему? Бог его знает. Наверное, потому что при всем пренебрежении условностями, не хотел изменять Лиззи, даже мысленно. Ну, то есть в легкомысленном обращении не хотел допустить, чтобы… В смысле… Мда, сформулировать мысль ясней не получалось. Да и черт с ней – не такая ценная.
Механический кеб катил легко. В его движении была уверенная быстрая металлическая тяжесть. Огонь, вырывавшийся временами из топки, напоминал о камине и оттого казался уютным. С другой стороны, если отбросить мелкобуржуазную сентиментальность, взглянуть на дело трезво, диалектически – то это большой риск. Лондон, вся Европа и так немало настрадались от пожаров. А с наступлением века (если не тысячелетия) передовых паровых машин, эта опасность увеличивалась многократно. Надо будет подумать об этом в практическом смысле…
– Добрый день, мисс Демут. Кто дома? Что нового? – спросил Фридрих, подавая Ленхен цилиндр.
– День добрый, герр Энгельс. Карл дома. А Женни с девочкой в Регентском парке. Только ушли…
Что ж, пожалуй, это и к лучшему. По крайней мере, можно будет откровенно поговорить, по-мужски, о женских выбрыках Лиззи.
Карл сидел в своем кабинете, обложившись книгами и рукописями. Гений политэкономии – хоть бы он номера страниц на листах проставлял. А то ведь потом сам не разберет, что за чем. И мировая история пойдет не в том направлении.
– Мавр, оставь враждебный «Капитал» и прими друга-капиталиста!
Шутка эта никогда не устаревала. Карл вежливо вскочил со стула и пошел навстречу, растопырив пятерню для приветствия по-пролетарски.
– Здравствуй, Фри!
«Мавром» Маркса звали издавна – за смуглую кожу и красивую жену. А прозвище Фри у Фридриха появилось не так давно, лишь когда они все переехали в Лондон. Это был первый успех Маркса в творческом, революционном освоении English[23]. И, пожалуй, последний. Нет, говорил-то он свободно, но с большим акцентом. Да еще плохо улавливал разные тонкости, двусмысленности, так любимые им, когда общались на немецком.
Впрочем, ни до тонкостей, ни до двусмысленностей дело сейчас не дошло – в кабинет растревоженной валькирией влетела Ленхен.
– Карл, герр Энгельс, к вам посетитель!
– К нам? Почему «к нам»? Откуда он знает, что и я здесь? – удивился Фридрих.
Маркс тревожно насупил брови – неужто опять провокации пруссаков?
– Не ведаю. Но он спросил вас обоих. А сам, сказал, представится только вам. Так впустить?
– А как он выглядит? Возраст, цвет волос, деловое платье, раса, происхождение? – забросал вопросами Маркс. Склонность к систематизации всегда была его сильной стороной.
– Белый, молоденький, лет шестнадцати. Но выглядит старше – сильный такой. «Спортсмен», как говорят англичане. Только все одно не старше шестнадцати, глаза еще глупые. Платье – обычное, студент на каникулах.
Карл и Фридрих обменялись взглядами и одновременно кивнули головой: впустить.
В комнату вошел паренек, действительно испуганный. Но не трус. И не слабак. Это был испуг человека, привыкшего к драке, однако неожиданно оказавшегося в ситуации, когда драка убийственно бессмысленна.
– Добрый день, господа! Я наслышан о вашем благородстве и умоляю о помощи.
Энгельс хорошо отличал лондонский говор от акцента Манчестера (где у него стояла пока еще не самодвижущаяся фабрика). Однако тут было совсем другое произношение, трудно определяемое на слух.
– Горничная сказала, вы знаете, как нас зовут. Позвольте и нам узнать ваше имя.
– Мое? – юноша сглотнул слюну. – Меня зовут Дейл. Дейл Рухтра.
– Какая необычная фамилия. Вы индус? – уточнил Маркс.
– В некотором смысле – да.
– Отлично. Мы, немцы, очень любим детей Ганга. Скажите, пожалуйста, почему вы здесь и что вам нужно?
Казалось, юноша вновь растерял остатки решимости.
– Присаживайтесь, – подбодрил его хозяин дома.
