Умела она. Наверное, это из-за соулбилдинга, там, кажется, и одеваться еще учат.
И все на нее стали смотреть.
А Костромина немного покрасовалась и села за мной.
– Как себя чувствуешь? – спросил я. – В ранешнем?
– Нормально, – ответил Костромина. – Бабушкино платье достала, у нас сохранилось. Семейная реликвия. Пыль выбила, надела – и как новенькая.
– У нас тоже сохранилось что-то, если хочешь, принесу. Как собака Кузя?
– Все отлично. – Костромина поглядела на меня с превосходством. – Собака живет… То есть все хорошо, аппетит у него повышенный. Вот, с утра на собачью кухню бегала, консервы рыбные взяла, кормила.
– Рыбные – это для кошек, – сказал я. – Кошки любят рыбу. А собаки любят…
Собаки любят мясо. Кости. Печенье еще, кажется, сухари сахарные.
– Собаки любят колбасу, – авторитетно заявила Груббер в зеленом. – У нас была собака.
– И вы ее сожрали, – грустно закончил я.
Груббер растерянно замолчала, Костромина стукнула меня по голове. Кулаком. Правильно, глупость брякнул, молотком меня надо.
– У нас раньше была, сто пятьдесят лет назад, – оправдалась Груббер. – И никто ее не ел, она сама умерла.
– От голода, – закончил я.
Груббер хотела рассердиться, но у нее не получилось.
– Она не от голода умерла, она от старости умерла. Она уже ничего не ела в конце.
– А моя собака все любит, – сказала Костромина. – Что ни дашь, все ест, можно и не разогревать.
Но Груббер больше не хотела обсуждать собак, отвернулась и уставилась в стену.
– Так-то, – с превосходством сказала Костромина. – Так-то…
Костромина погляделась в зеркало, затем подсела ко мне и спросила шепотом:
– Кстати, ты знаешь, о чем там эти дураки Сиракузовы совещаются?
– Нет.
– Они на Свету впечатление хотят произвести.
– Да. Да?
Дураки. Впечатление на человека. Как же. Особенно Сиракузовы. Если бы они вместе взорвались, они бы и то впечатления на человека не произвели бы.
– Да. Света пойдет домой, а тут навстречу ей Сиракузов, вот тот, который справа. Идет себе этот Сиракузов, идет. А тут на него другой Сиракузов балкон бросит.
– Зачем? – не понял я.
– Для впечатления. Вот ты подумай. Идешь ты себе, идешь – и вдруг на Сиракузова падает балкон. Это же здорово выглядит. Ты бы поразился?
– Нет, – честно признался я.
Если бы на Сиракузова упал балкон, я бы только к.б. порадовался. Чему тут поражаться? Что я, не видел, как на кого-то балконы падают? Ничего интересного, обычные дела, практически будни. Конечно, лучше бы на Сиракузова упала водонапорная башня. Или, если уж мечтать по полной программе, дроболитная. Старая дроболитная башня, в которой сейчас Музей металлургии, года два назад мы туда ходили с классом на экскурсию, очень много интересного узнал, правда, сейчас уже не помню. Зато сама башня на меня изрядное впечатление произвела, большая такая, солидная. Вот если бы такая башня упала на Сиракузова, он бы впечатлился, наверное. А еще лучше бы сразу на обоих упало по дроболитной башне, чпок – и нет Сиракузовых, зачем они?
– Я тоже не знаю, – сказала Костромина. – Вот если бы Сиракузовых замуровать перед школой по пояс, это бы Светлана могла заметить. Надо им сказать, пусть замуровываются, это свежо.
– Глупо, – не выдержала и тоже обернулась Груббер. – Вы говорите о разных глупостях.
Тоже удивительно. Обычно Груббер молчит все время, а тут что-то разговорилась.
– Так это не я хочу друг на друга балкон ронять, это Сиракузовы, – сказала Костромина. – Что с них взять, вообще? Они глупы.
Сиракузовы услышали и поглядели на нас одинаково равнодушно.
– Сиракузовы, вы дураки, – громко сказал я.
Раньше, в человеческие времена, мне за такие дела лицо бы расковыряли, а теперь ничего. Один Сиракузов, правда, сказал:
– Ты, Поленов, сам дурак.
Без особого энтузиазма. Но уже что-то, обычно они и не прореагировали бы, а тут огрызнулись. Забавно. Человек еще не прибыл, а духовный рост уже налицо.
