опасаюсь не столько людей, сколько зверья. Стая саблезубых псов, если они выследят меня на открытой местности, – это верная смерть, и «сучок» не поможет.
В голове вертится одна и та же песня, я знаю ее с юности:
К вечеру становится видно, как меняется рельеф вокруг. Холмы, бугры, обрывы – все осталось за спиной. Вдоль длинных ложбин и бывших стариц Мараны появляются заросли узколиста. Это кустарник вроде нашей вербы или тальника, растущий только там, где есть влага. Правда, листья у узколиста не зеленые, а красно-бурые.
Многие, особенно новички, считают, что Ржавые болота получили свое название из-за того, что там везде растет узколист, но это не так. Ржавые болота – они в самом деле ржавые, но чтобы понять это, нужно углубиться в них, пройти Саманку, Камыши и добраться до Вмятины или Азума.
Почва под ногами начинает пружинить, за ботинки цепляется плетегон, местная травка типа нашего вьюнка. Вскоре замечаю первое озерцо – подернутая пленкой вода тускло поблескивает, словно там лежит большое запотевшее зеркало.
Достаю карту, сверяюсь с местностью. Вроде иду правильно, примерно через полчаса слева должно показаться Первое кладбище. Там сухо, можно заночевать. Ночью в болото идти – врагу не пожелаешь, даже со светом. Многие контры используют старые железнодорожные фонари, плоские такие, и ходят по ночам, но только не здесь.
Вот и кладбище – покосившаяся железная арка ворот, поваленная ограда, заросли бурьяна и темные силуэты надгробий. Ветер заунывно подвывает в ржавых прутьях, тревожно шелестят кусты, где-то далеко, на болотах, трижды кричит ночная птица.
Когда я был маленьким, лет восьми или девяти, то однажды оказался на кладбище поздним вечером. Дело было в деревне у бабушки, мы с пацанами бегали на речку и на обратном пути рассорились то ли из-за крючков, то ли из-за катушки японской лески, не помню уже, да и не важно теперь. Главное – я сказал, что пойду домой один через лес, потому что по дороге с вами, козлами, мне идти западло. И пошел. А когда до деревни оставалось уже совсем чуть-чуть, вспомнил, что впереди меня ожидает кладбище. Тут как раз и стемнело.
Никогда не забуду – сумрачно, шумят высоченные кусты сирени, на одном конце небо еще светлое, а на другом уже все затопила густая темень и зажглись звезды. Я сжимаю в руках удочку, стараясь не зацепиться за ветки, поворачиваюсь и вздрагиваю: тропинка уходит в дыру в заборе, а за ней – могилы. Дальше помню только, что было жутко страшно, и боялся я даже не чертей или оживших покойников, а того, что ты находишься в таком месте, где никого нет, где только мертвые лежат под землей. И еще помню, что, пока я шел между оградками, обелисками и крестами, все время ждал, что сейчас навстречу из зарослей шагнет человек в кепке (почему-то именно в кепке!) и скажет таким добрым-добрым голосом: «Здра-а-авствуй, мальчик! А я тебя жду».
В Центруме на кладбищах нет крестов и оградок. Ну, по крайней мере вот на этом кладбище, на болотах, нет. Могилы здесь круглые или овальные, замощены каменными плитами, а надгробия больше всего напоминают усеченные пирамидки. На плоских вершинах написаны имена покойных – чтобы небо видело, и когда Всеобщая Мать спустится за своими детьми-праведниками, ей не пришлось долго искать их.
Так ли это, или имена пишут сверху по иной причине, проверить сложно. Про Всеобщую Мать мне рассказывал рыбак с побережья по имени Торен, но верить Торену – себя не уважать, он тот еще прощелыга и всегда говорит то, что ты от него хочешь услышать, особенно если ты иномирянин.
Одно я знаю точно: когда-то, до «молекулярки», никаких Ржавых болот не было, а был большой густонаселенный и промышленно развитый район с городами, поселками, дорогами и нефтепромыслами, где открытым способом добывали высоковязкую нефть и битум. Вот этот битум всех и сгубил. Когда начался Катаклизм, находящиеся буквально на поверхности углеводороды разложились быстрее, чем в других местах, сперва окутав все вокруг плотными ядовитыми испарениями, а потом образовав неглубокие, но весьма многочисленные провалы и понижения рельефа.
В новую низину со всех сторон устремилась вода – рек и ручьев тут всегда было в избытке. Люди в панике пытались покинуть свои жилища; снимались с места и уходили целыми городами, брели по колено в воде, потом по пояс, а в итоге…
Одни называют цифру в двести тысяч погибших, другие – в пятьсот, третьи – в семьсот. Проверить невозможно, но я лично несколько раз натыкался в глубине болот на человеческие кости, уже выбеленные временем. Как правило, их можно найти на берегу какого-нибудь озерка, там, где вода вымывает ил у корней узколиста.
Где-то на севере болот из воды торчат стены городских домов и ржавые остовы машин и механизмов, но туда никто не ходит, это проклятое место. Здесь, на юго-востоке, городов, видимо, не было, но полузатопленных деревень и поселков хватает. В одном из таких поселков, Азуме, меня и ждут те, кому я несу послание. От кладбища до Азума день пути. Завтра вечером все закончится, и можно будет отправляться обратно. Как пелось в одной хорошей песне: «Хорошо, что есть на свете это счастье – путь домой».
Пробравшись между пирамидками надгробий, нахожу «свое место». Это небольшой полуобвалившийся купол, сложенный в незапамятные времена из звонких керамических плиток, в изобилии усеивающих теперь все вокруг. Наверное, под куполом был похоронен местный правитель или жрец, человек влиятельный и знатный. Наверное, сюда приходили люди, поклонялись усопшему, приносили цветы – или что там у них было принято нести на могилы?
Теперь мавзолей, как и все вокруг, пребывает в запустении. Внутри нет ни надгробия, ни его следов, только каменный мозаичный пол с кругами и квадратами. Стены заплетены болотной разновидностью плетегона, очень похожей на земной плющ, а на уцелевшей части купола свили гнезда какие-то
