«Доминатора» составлял чуть меньше двух сотен человек. Расклад, конечно, был явно не в пользу железнодорожников, но выхода у них не было: пути на мосту согнанные из окрестных деревень жители по приказу вождей кочевников завалили камнями, а дорогу на юге летучие отряды степняков все же разобрали, причем в двух местах.
«Доминатор» вступил в бой рано утром, когда еще роса не просохла на орудийных башнях.
– Встали мы на горке, там насыпь высокая, метров пять, – рассказывал Ворг, прихлебывая эль. – Мэтр Найт по телефону передал в отсеки: «Патронов и снарядов не жалеть! Стоять насмерть – в плен они никого брать не собираются». Ну, мог бы и не говорить – мы все и так с пониманием. Для каждого паровозника «колеса» – дом родной, у многих другого просто нет, а за свой дом, понятное дело, каждый встанет и до последнего будет стоять, пока давление не стравится до нуля. Ну и вот, значит: началось. Они как поперли на нас, так даже в отсеках полы затряслись. Кони у кочевников здоровущие, что твоя моторисса, горбатые такие, гривы в метр длиной, на многих по двое всадников – один управляет, другой стреляет. И несется вся эта лавина на нас, как состав без тормозов под уклон. Орут они, воют, визжат, коняки ихние ревут на бегу, как будто у них в глотках паровозные гудки… Пылища поднялась – что ты! До самого неба. Мэтр Найт командует: «Артиллерия, осколочными, беглым – огонь!» Ка-ак начало грохотать у нас над головами – все, спускай пары, сливай воду. Грохочет и звенит – это гильзы на полы в башнях валятся. Ну, в пылюке этой взрывы начались, вой вроде поутих, но мы все видим – не испугались черти степные, так и прут, так и прут. Я по боевому расписанию вторым номером в пулеметном расчете был. Третий броневагон, правый борт, помню как сейчас. В обязанности мои входило ленту заправить, следить, чтобы без перекосов шла, воду в бачок охлаждения ствола заливать, ну а случись чего – заменить первого номера у гашетки. Наладили мы пулемет, ждем. Лава конная все ближе, шлак им в душу. Орудия замолчали – слишком близко, угол наклона стволов не позволяет огонь вести. Мэтр Найт командует: «Пулеметчики – товсь!» Ну, мы всегда готовы, однако страх нас взял – такая силища летит! Уже и морды степняков видно – злые, оскаленные, на щеках красной краской круги намалеваны. Мчатся они и стреляют на скаку. Пули по броне – что твой горох – бам, бам, бам! Тут мэтр кричит: «Огонь!» Ну и пошла потеха. На дальней дистанции еще ничего, а когда они на сто метров приблизились, чистый ад начался. Мы их косим, косим, коняки валются, люди, все в кучу, ор дикий, а задние напирают, все ближе и ближе. Тут моего первого номера убило, через бойницу, прямо в глаз пуля вошла. Я встаю к пулемету, жму на гашетку – и ничего! Пулеметы у нас старенькие стояли, клондальские, такие еще до Катаклизма делали, назывались они «Аго-9», ну а мы их «огоньками» прозвали. Так вот – заткнулся мой «огонек», потух – патрон перекосило. Пока я его разбирал, пока этот проклятый патрон выковыривал, совсем туго сделалось – степняки вплотную подошли. Весь вагон в пороховом дыму, вентиляция не справляется, люди по щиколотку в гильзах стоят. Тут же мертвые валяются, уже человек десять у нас. Два пулемета разбиты, еще один заглох – ствол перекалился. Старший по вагону, Гриммо, его еще Барабаном звали, живот у него был такой… не обхватишь, глаза выпучил и орет на меня: «Ты что, так тебя и растак?! Саботируешь?» Я ему в ответ, мол, пошел ты, Барабан чертов, по кривым рельсам, не видишь – машинка подвела. А сам ленту заряжаю. Затвор взвел – ну и дал жару! Ух, как я палил – длинными, без остановки, в упор. Кочевники вязанки хвороста под вагоны кидать начали, так я этих поджигателей покосил не сосчитать сколько. Перед вагоном куча из мертвяков и коней ихних – вровень с насыпью, а они все лезут и лезут. С орудийных башен гранаты начали кидать, с паровоза через шланги паром их обваривают. Сам мэтр Найт, говорили потом, к гашетке встал в первом вагоне. Там его пуля и нашла… В общем, будь степняков на полтыщи больше, не выстояли бы мы. А так… Кончились они, короче говоря. Все как есть кончились. У меня пол-ленты осталось, когда лезть перестали. Сотни полторы в степь ушло, остальные все тут, под составом, легли. Из экипажа у нас семьдесят человек уцелело, половина раненых. Меня тоже зацепило, в плечо, но я уже потом, после боя, заметил. Когда все стихло, пять минут не мог руки от «огонька» оторвать – пальцы свело. Так что давай-ка, парень, выпьем за упокой души паровозников, что у этого треклятого моста полегли…
Не знаю, всю ли правду рассказывал Ворг или где-то привирал, но факт оставался фактом: кочевники были разгромлены, а выщербленные пулями бока «Доминатора» украсили пять треугольников, по числу разгромленных племен.
– Э, уважаемые, – слышится из-под станционного навеса грубый голос охранника. – Сюда идите.
Железнодорожная стража – народ суровый и дисциплинированный. На любой случай, на любой чих и пук у них есть инструкция, формуляр или статья устава. Шутить с ними категорически не рекомендуется.
На рукаве стражника, который заметил нас, бело-красная повязка дежурного по станции. В сторонке, привалившись спинами к колонне, скучают еще двое, но из-под черных фуражек на нас внимательно и оценивающе смотрят колючие глаза.
Я придаю лицу как можно более сонное выражение, даже рот приоткрываю, словно умственно-отсталый. Пусть Костыль один отдувается, раз так любит руководить и командовать.
– Кто такие? Документы, пожалуйста. – Стражник на всякий случай сдвигает набок шестизарядный дробовик-полуавтомат. Двое других отделяются от колонны, занимают позиции по сторонам от старшего. У них одинаковая для всех паровозников черная форма, только в петлицах скрещенные сабли – эмблемы отрядов железнодорожной стражи.
Костыль показывает бумаги, демонстрирует запястье, потом то же самое приходится делать и мне. За зданием станции грохочут локомобили с солью, ветер гонит вдоль путей белесую пыль.
– Вы на территории железной дороги. Оружие нужно опечатать, – сообщает стражник. – Пойдемте.
Он заводит нас в пикет. Небольшая комната вся пропахла сургучом. Такой же запах стоял в почтовом отделении в деревне у бабушки, куда я ездил пацаном на лето. Это странно – на Земле сургуч делают из шеллака, смолистой массы, выделяемой какими-то тропическими червями, а в Центруме – из
