Выждав минут пять, двигаюсь вниз по склону, держа автомат наготове. АКС-74У, то бишь «автомат Калашникова складной укороченный образца 1974 года», оружие простое и надежное, не раз выручал меня в подобных случаях. Конечно, он не сравнится по точности и дальности стрельбы не то что с каким-нибудь навороченным FN-2000, но даже и со своим прародителем АКС-74, но семьсот выстрелов в минуту плюс высокая кучность на малых дистанциях спасали меня в трудных ситуациях, а большего и не требуется. «Сучок», как называют АКС-74У наши военные, – оружие непритязательное, надежное, легкое и компактное. Как раз то, что нужно гонцу на пустошах.
В рощице слышится треск веток. Бормочу:
– Мама дорогая, куда ж я лезу-то? – и продолжаю движение.
Беда в том, что просто свалить по-тихому я не могу. Чтобы обойти рощу, мне придется выйти на открытое место, и там я буду как на ладони. Если в роще стая саблезубых псов или парочка местных гепардов, больше, правда, похожих на гигантских кошек-сфинксов, мы зовем их пардусами, они догонят меня и порвут на ленточки. А среди деревьев шансов гораздо больше – хищникам будет трудно маневрировать. Кроме того, я крепко надеюсь, что зверь в роще один и это не гепард, не, упаси господи, пустошный лев или бешеный байвал, а банальный старый и больной саблезубый пес, забредший сюда умирать.
Интуиция для контра – второй разум. Без хорошей «чуйки» в Центруме не выжить. Так вот, моя «чуйка» подсказывает – надо идти вперед, в рощу, все будет нормально. Не хорошо, хорошо на пустошах не бывает, но – нормально. Этого вполне достаточно.
Стараясь не поскользнуться на песчаном склоне, мелкими шажками спускаюсь к ручью. Снова слышится треск веток, недовольное ворчание, переходящее в рык. Порыв ветра качает верхушки сосен, свистит средь пыльной хвои. И вдруг впереди между серыми стволами проносится какая-то горбатая тень.
Палец елозит по спусковому крючку, но я не стреляю – слишком далеко. Так и не опознанная мною тварь проламывается сквозь подлесок и удаляется вверх по склону. Вскоре шум стихает, и наступает тишина.
Уф-ф, пронесло.
– Это она мой запах учуяла, – сообщаю я пустошам, спускаясь к ручью. – Ветер, собака, направление переменил – вот и…
Осекаюсь на полуслове. Чуть выше по течению между ветками темнеет какое-то пятно. Секунду спустя понимаю какое.
Труп. Тело. Покойник. Мертвец. И сразу становится ясно, как тут очутился зверь. Его привлек запах гниющей, разлагающейся плоти. Говорят, те же саблезубые псы чуют мертвечину за многие километры. Пованивает и в самом деле сильно; похоже, труп обосновался тут уже давно. На всякий случай озираюсь, прислушиваюсь – вроде тихо.
Раздвигая коротким столом ветки, подхожу ближе. Покойник лежит лицом вниз, практически в воде. Правая рука вытянута вперед. Посиневшие пальцы сжали мокрый корень. Воняет просто невыносимо – я натягиваю на лицо шейный платок, подхожу ближе.
От сладковатого запаха смерти начинает подташнивать. Не смертельно, но неприятно. Прежде чем осмотреть труп, прохожу вверх по ручью, вглядываясь в поросшие повядшей осокой берега. В одном месте на небольшом глинистом плесике вижу оплывший отпечаток рубчатой подошвы. Я никудышный следопыт, куда мне до Полторыпятки или, скажем, Шептуна, но тут все яснее ясного – погибший пришел с северо-востока, со стороны холмов. Он спустился в ложбину, возможно, попил воды, отдохнул вот тут, у упавшей сосны, переобулся, подлечился – в траве валяются грязная портянка и использованная бумажная упаковка от стерильного бинта, – потом встал, сделал пять-шесть шагов…
И умер.
От чего, почему? Это в общем-то не мое дело. Совсем не мое. Но из уважения к чужой смерти – и своей жизни – я возвращаюсь к покойнику, чтобы осмотреть его. На парне очень грязный и поношенный городской камуфляж и армейская разгрузка. Но рюкзак гражданский, дешевое китайское барахло, такими пользуются многие новички. И ботинки тоже обычные, кожаные туристические башмаки, жесткие и неудобные.
Почему этот парень так странно экипирован? Боюсь, этот вопрос останется без ответа, как и множество других.
По грязному рукаву мертвеца ползет улитка. На всякий случай оглядевшись, опускаюсь рядом с трупом на корточки и начинаю расстегивать клапан рюкзака. Я не мародер, но бросить добро рука не поднимается. Так, что тут у нас? Сверху лежит серый свитер крупной вязки, под ним пушистые шерстяные носки, брезентовый мешочек…
Вязкая, пузырящаяся масса ползет наружу, в нос бьет резкий химический запах, перебивающий трупную вонь. Я отскакиваю от мертвеца, вытираю руку о траву, ворчу:
– Вот дурень-то!
Теперь кое-что проясняется. Новичок-контра, чей хладный труп лежит сейчас передо мной, припер с Земли на собственном горбу какую-то запрещенную в Центруме дрянь. Припер прямо так, без защитного контейнера. Она, эта дрянь, его и убила. Любая пластмасса в местном воздухе разлагается быстро, и некоторые ее виды выделяют при этом ядовитые вещества. Парень нес свою смерть за плечами, и вот печальный итог – мементо мори. Не в смысле «помни о смерти», а в смысле – «моментально в морг».
Само собой, лезть второй раз в рюкзак к этому недотепе я не собираюсь. Хоронить его времени нет, у меня график. На всякий случай запоминаю место, чтобы на обратном пути постараться обойти стороной, и решительно перешагиваю ручей. Мне пора двигаться дальше, до точки назначения еще топать и
