Приступ брезгливости при виде внутренностей, торчащих красными нитями, заставил Стрельникова отвести взгляд. Однако что-то странное бросилось ему в глаза, когда он глядел на жертву Мазепы. Кажется, любому зверью полагается иметь четыре конечности, а он увидел… Лука повернулся, чтобы проверить — не показалось ли ему. Но Мазепа уже погрузил мышь в глотку, оставив торчать наружу голый хвост.
«Надо же, мерещится всякое».
Кот шмыгнул в дыру под забором. Лука снова брезгливо передернулся.
Он надеялся сам, без подсказки, отыскать дом Евгении Петровны. Не так уж, наверное, это сложно. Главное — миновать мост через ручей, чтобы оказаться в другой части деревни, где был когда-то лесозавод. Но прежде, нужно пройти вдоль улицы мимо избы, где обитали деды Василий с Еносием.
Там его уже поджидали.
По-видимому, дед Василий стоял у забора, не шелохнувшись, вперившись глазом в дырку от сучка и наблюдал за ним. Потому что Лука не слышал никаких шагов, как вдруг, проходя мимо забора, раздался громкий возглас, заставивший вздрогнуть от неожиданности:
— Слышь, ты, горожанин! Зайдешь?
Василий отодвинул доску, высунул в щель свою башку с трясущейся бородкой и, осмотрев улицу, поманил рукой.
— Давай, ты, раззява. Топай сюда! Я щас калитку открою.
Лука расстроился. Поиски Марины откладывались на неопределенный срок. Но не подал вида, что торопится, или не желает разговаривать. Зайти придется— невежливо начинать знакомство с жителями с откровенного пренебрежения.
Как человек, Василий для Луки был не интересен. Скорее даже вызывал какое-то отторжение, производя впечатление паука. Дохлого (в смысле — худющего и еле живого), но все еще мечтающего о сладкой, пухленькой мухе, из которой можно попить кровушку. Перед самой смертью вдоволь насосаться, может быть, захлебнуться в крови. Но это все равно, главное — результат. Глаза — как сверла. Пальцы тонкие и, сразу видно, сильные. Из таких паучьих лап не вырвешься, не спрячешься, такому расскажешь все — что знаешь и даже то, чего не знаешь. Похоже, прав был Виктор, не согласившийся, когда Лука назвал Василия несерьезным. Сильно состарился, растратил часть сил, но от этого стал еще опаснее. Потому как от старика никогда не ожидаешь прыти. Он и в самом деле мог быть исправным сталинским надзирателем.
Именно поэтому Лука готов был ждать от него любой выходки. Мало ли что взбредет в стариковскую голову. Он почему-то представил, как по вечерам подпивший дед Василий развлекается тем, что привязывает своего кореша Еносия пеньковой веревкой к стулу и начинает допрос: «Сознавайся, вражина, именно ты готовил покушение на всеми нами горячо любимого дорогого Лаврентия Павловича…»
Он прошел за Василием по дощатому тротуару — до высокого крылечка, где стариком уже были приготовлены два стакана и бутыль с бражкой.
— Специально для тебя сообразил. Знал, что прогуляться выйдешь, — сказал Василий. Глазки его бегали, изучали Стрельникова.
«Тоже мне, экстрасенс хренов. И дурак бы понял, что новый человек захочет пройтись по деревне, осмотреться».
Старик налил себе, не спрашивая — Стрельникову. Стараясь, чтобы это выглядело вежливо, Лука отказался.
— Спасибо большое, на сегодня еще дел много. На жаре — разве работа.
— Не боись, не пропадет. — Без капли сожаления Василий приветственно качнул в руке стакан, залпом отправил в глотку, вытер ладонью губы. — Этот тоже, все ходит! Вражина! — он махнул рукой куда-то неопределенно.
— Кто? — спросил Лука.
— Игнашка. Кто же еще.
Лука вспомнил про таинственного худощавого человека, имевшего обыкновение не здороваться с гостями и бесследно исчезать.
— А кто он такой?
— Игнашка-то? Знамо кто — дыбил первостатейный. У него в городе две квартиры и дочка богатая. А не сидится на месте. Все ездит сюда, вынюхивает. Шкура недобитая. Знаю я, чего он ищет.
— Что ищет? — простодушно спросил Лука.
— Так я тебе и сказал, — Василий хитро и зло прищурился.
Лука вдруг интуитивно понял — надо подождать. Его молчание подействовало на старика сильнее конского возбудителя. Василий весь надулся, бородка его задергалась, глазки забегали. Вопреки ожиданию, все естество его как будто говорило: «ну спроси, ну спроси! Спроси же ты, дурила! Я все скажу». Наконец, Василий не выдержал и заявил:
— Клад он ищет. Еще белогвардейский, можа и колчаковский. Точно тебе говорю!
И добавил шепотом:
— Никакой у него не рак. Оборотень он, Игнат наш. Всамделешний! Только я тебе по секрету, — Василий приложил к губам палец. — А ты никому. Понял?
Старик опорожнил и второй стакан. Лука не мог сдержать усмешки, на что Василий не преминул вставить:
— Что, смешной я, да? Шучу, думаешь? А я не шучу. И ты не зли меня. Как говорится, я не злопамятный, да только злой и память хорошая!
Лука все-таки не выдержал и засмеялся.
