Джульетта без имени

После разговора с Советом прошла неделя, и дела в Бибиреве потекли своим неторопливым чередом. Из Отрадного, как было решено, была отправлена к Бибиревским павильонам разведка и, не обнаружив никакого тумана, счастливо вошла через них на станцию. Следующей ночью отправился в Бескудниково рабочий отряд с машиной, и тоже все было тихо — и селитру привезли, и кого-не-надо не встретили. Совет шебуршился в релейной, в десятый раз обсуждая текущую ситуацию, а станция жила себе потихоньку...

Питон наконец позволил себе немного «выдохнуть». Напряжение первых дней отчасти спало: нового судилища, которого он, не смотря ни на что, опасался, не произошло. Совет вел себя мирно и даже вроде бы заинтересовался предложением человека, которого спокойно выслушал. Промаявшись несколько суток почти без сна, Питон сильно устал. Когда, наконец, стало ясно, что опасность репрессий над вернувшимися если не миновала, то пока отступила, он поддался на уговоры жены — оставил заместителем Сивого и взял «выходной». Мария Павловна, увидев осунувшееся лицо мужа, только всплеснула руками, а он, едва присев на матрац, тут же уснул и проспал сразу сутки. На другое утро Питона уже ждала большая миска свиного бульона и гороховая каша с грибами.

— Старый, ты чего с собой творишь? — жена сидела на табурете рядом с постелью и пристально смотрела, как Питон, обжигаясь, хлебает горячее варево. — Ты думаешь, мне за девочку не было страшно, а? Только сейчас за тебя еще страшней! Ты еще раз так умотаешься — тебя ни у нее, ни у меня не будет! — голос ее дрогнул, по полноватой щеке пробежала слезинка. — Вон, аж глаза ввалились...

— Маша... Ну ты чего? — Питон отложил ложку в сторону, протянул руку и тронул жену за запястье. — Машунь...

— Ешь ты, леший... — Мария Павловна чуть всхлипнула, утерла глаза. Ее пальцы опустились сверху на ладонь мужа. — Саша вон говорит, что у тебя сердце маленько пошаливает... А ты тут прыгаешь, ровно молодой.

Питон ничего не сказал, просто поглядел на жену с усталой улыбкой. И она промолчала, вздохнула только. Она все понимала.

После обеда он сел чинить свою одежду. Будучи в довоенной еще жизни походником, Питон все снаряжение и обмундировку всегда выбирал, обихаживал, а то и переделывал сам. Самому же с нею ходить... Мария Павловна, сама рукодельница, бывало, часто посмеивалась, шутливо бранясь на мужа: «Кто опять мои иголки попрятал? Леший, вертай все назад, где было!» Он, тоже шутливо, отмахивался: «Маша-растеряша... Сама потеряла, а я — ищи?» Дел сегодня было немного: на куртке рукав подшить, да подклеить ботинок — неделю назад еще арматурой пропорол голенище, пока по Верху с Малышом лазили. Хорошо, нога цела осталась... Питон как раз успел продеть в иголку толстую темно-зеленую нитку, когда по раме палатки постучали.

— Капитон Иваныч... — осторожно позвал знакомый голос.

— Я за него, — Питон поднял глаза. — Входи, Петро. Чего там стряслось?

Полог на входе откинулся, и через «порог» шагнул Петро — добытчик из Просторовской группы. Вид у него был немного смущенный.

— Ничего, Капитон Иваныч, не случилось, в порядке все. Мы тут просто нашли кой-чего. Вроде ваша? — Петро протянул руку, и Питон увидел в ней потертую армейскую панаму. Вид у нее был ну очень знакомый.

— Мое, Петь, спасибо! — Питон взял панаму, расправил. Ну, точно его, вон и шов, самолично положенный, на тулье. — А я уж думал, с концами ее потерял, ветром наверху сдуло. — Он повеселел. — Где нашли-то?

— Не поверите, Капитон Иваныч, — Петро недоуменно улыбнулся, — у гермодвери снаружи лежала, на полу. Ровно кто специально подбросил. Простор глянул и сразу говорит, мол, ваша пропажа.

— Моя, моя... И правда, чудеса. Не иначе, домовой у нас завелся, — Питон покрутил панаму в руках, потряс. Это была его панама, безо всякого сомнения, и ничего особо подозрительного в ней не было.

— Да мы тоже смотрели — вроде бы без подвохов... Фонить не фонит, и помереть от нее никто не помер, — Петро хохотнул, но как-то напряженно. — Простор велел вам снести, ваша же. Хотя по мне, Капитон Иваныч, выкинуть бы ее надо.

Питон еще раз внимательно поглядел на панаму. Хмыкнул.

— Ладно, Петро, спасибо и тебе, и Простору. Разберемся, кто это у нас тут чудит.

Добытчик улыбнулся, козырнул и вышел. А Питон отложил иглу в сторону и придвинул поближе стоячий диодный фонарик. Когда в давешний выход воздушный удар повалил почти всю группу, будто городошные чурки, на землю, он даже не заметил, куда унесло его панаму. Ветер дул в лицо, так что могло ее, конечно, и в переход занести. Однако все равно чудно. Он вышел из палатки, дошел до жерла туннеля и несколько раз тряхнул находку на сквозняке. Фонит, не фонит, а пыль повыбить нужно.

Уже идя обратно домой, Питон заметил вдруг маленькую деталь, которая для несведущего человека не сказала бы ничего, а его самого заставила внимательно прищуриться. Подкладка панамы была пришита грубоватым неаккуратным швом. Не его швом.

Так...

В палатке, за столом, он снова осмотрел найденную вещь самым тщательным образом. Помял, пробуя шов и подкладку на ощупь, — ничего. Оставалось одно средство. Питон взял со стола жены маленькие острые ножницы — ими Маша распарывала неудачные швы — и начал срезать коричневые грубые стежки. За подкладкой обнаружился кусок белой ткани, частью панамы явно не бывший. Питон вытащил его, перевернул — и увидел буквы, написанные синим химическим карандашом: