переругивался с местными мужиками до тех пор, пока сам старец не одернул его. Сергий же Радонежский, теперь статно вышагивавший рядом с санями, направо-налево раздавал благословения, но видно было, что это тяготит его. Он бы вернее службу провел да погрузился в молитвы, чем осенять крестом праздно шатавшийся по улицам люд. И только лишь пенсионер остался в санях, следя, чтобы свеча внутри миниатюрной теплицы не погасла или, чего доброго, не упала прямо на проклюнувшиеся ростки.
– Так вот ты какая, столица Московии, – разочарованно прошептал Булыцкий, когда обоз медленно въехал в ворота Кремля. Его спутники, напротив, были в восторге.
– Вот и белокаменный, – стянув головной убор, перекрестился Милован. Булыцкий, задумавшись, только сейчас и понял, что перед ним – едва ли не копия одного из владимирских соборов. Ну разве что больше да, пожалуй, повеличественней. Причем вблизи не производил он впечатления торжественного какого-то. Привыкший к помпезным строениям, тот даже не смог как следует разочарования своего скрыть.
– Ты, чужеродец, не равняй, – усмехнулся Милован, подметив реакцию товарища. – Оно, может, по твоим меркам, невеличка, – куда там с закованными в стекло реками тягаться, – да по меркам нашим лепота.
– Приехали, – прервал их Сергий Радонежский. – Ну и слава Богу, – монах статно поднялся на крылечко и кончиком посоха постучал в массивную дубовую дверь. Та со скрипом распахнулась, и между Сергием и кем-то невидимым во мраке состоялась короткая беседа, после которой старец позвал провожатых.
– Милости просим, – в дверях встречал их статный детина, лицо которого показалось ох каким знакомым. – Наслышаны, заходите.
– Рында бывший Донского Дмитрия – Тверд. У него остановимся до утра завтрашнего, – резюмировал старец. – Ладный он, да только князя прогневал.
– Милости просим, коль без умыслу злого, – пригласил тот гостей.
– Да куда уж нам, – проворчал Булыцкий, впрочем, тут же остепенившись, поправился: – Мир дому твоему, Тверд.
Ужинали уже потемну. Стол у нового знакомого хоть и не изобиловал разнообразием, но был щедр и сытен. После старец удалился на молитвы, а между Милованом, Булыцким и хозяином завязалась неторопливая беседа.
– К князю собирались, а тебя потревожили. Прости, законов местных не знаю, но поясни, отчего так? – озадачился Булыцкий.
– Да оттого все, что между Дмитрием да Сергием Дионисий[53] встрял. Своевольничал, да именем Сергия прикрылся. Вот и затаил Дмитрий обиду на отца святого. Оно после Куликовской сечи пооттаял, да все равно лихое не скоро забывается. Потому и ко мне поперву, оно так лучше. А мне Сергий что отец: на ноги поднял да благословил в путь. Вот я теперь и в дружине Дмитрия.
– Так не во зло же Дионисий. Правду защищал, говаривают.
– Правда, она у каждого своя. И прав по-своему каждый. Что одному правда да добро, другому – худо, – угрюмо отвечал Милован.
– Так Дионисию что с того, кто митрополит: Михаил или другой кто?
– А у него и поспрошай, – резко отвечал Тверд, да так, что гость понял: лучше тему эту не ворошить. – Вот ты, говаривают, посланником из грядущего прислан, – сам перевел разговор на другую тему Тверд. – Вот ты Дмитрию все небылицы рассказывал про стрелы огненные да земли тлетворные. Да неужто люди облик человечий утратят? Один на один, с мечом да щитом. Лицом к лицу, понимаю это я. А так… не по-людски все это.
– Выходит, потеряют. У Сергия вон неграмотные в обители, да Закон Божий знают. А окрест землянок одних сколько, и то по-Божьи жизнь строят. А позже и грамотными шибко все станут, да позабудут и про уклад, и про честь, и про совесть, – зло процедил Булыцкий.
– А ты это, чужеродец, – вкрадчиво поинтересовался хозяин, – дозволь на диковины взглянуть хоть глазком одним. Их Дмитрий и так и сяк разглядывал, и мне страсть как хочется. – И тут припомнил Николай Сергеевич того парня молодого, что портки его так ловко выхватил.
– Шельма? – удивленно воскликнул Булыцкий, в упор глядя на детину.
– Ну, был грешок, – расплылся в неумелой тот улыбке. – Ты, чужеродец, прости. Не со зла ведь я. Бес попутал тогда, – развел руками тот, да настолько искренне, что Булыцкий поверил.
– А как опять чего учудишь? – на всякий случай нахмурился пожилой человек.
– Не буду, – яростно замотал тот башкой. – Вот те крест, – видя сомнение собеседника, рьяно перекрестился тот.
– А как в ратники угораздило, – вместо ответа поинтересовался пришелец, – из-за портков, что ли?
– Ну, угораздило, – неохотно отвечал тот. – Дмитрий только Иванович после случая того погнал меня от себя. А что я, кроме дел ратных, умею? Да ничего. Вот в ратники и прибился. Так диковины-то покажешь?
– Да и черт с тобой. Да отчего же и нет? – просто согласился пенсионер.
В доме Тверда дары наконец произвели должный эффект. Детина с детским восторгом рассматривал и пустые банки, и зонтик дешевый китайский, и ключи, дивясь мастерству кузнецов инородных, что такие диковины выковывать ухитряются, а паче них только те, кто замки такие, что ключами такими отчинить можно. Потом уже и хмель от меда взыграл, и хозяин потребовал показать арбалеты. В другой раз Булыцкий, может, и отказал бы, да только Тверд уж больно горячо настаивал. Так, что даже откуда-то болтов[54] приволок как раз под самострел тот (хвала Миловану, уж он сразу подметил, что ладить их под имеющиеся надобно бы). Впрочем, эта диковина не поразила воина нисколько.
