побеспокоит следующие несколько часов. Потому, опустившись на широкую кровать Рэйнхарда Эль Ариен, положила ладонь ему на лоб, делая его сон более глубоким и спокойным, а после забралась на кровать с ногами, встала в полный рост и, оттолкнувшись как следует, прыгнула. Ну ладно, не такая уж я гадина, всего-то раз пять подпрыгнула, но какое удовольствие испытала, словами не передать! Такой способ проверки, действуют ли на него сонные чары, самый забавный, все же лучше, чем колоть его иголкой в пятку. И вовсе я не хулиганка. У некоторых аланитов был иммунитет именно к воздействию на сознание, так что приходилось проверять.
— Сойдет, — пробормотала я, спрыгивая с кровати, представляя, с какими рожами за мной сейчас подглядывают его люди, что наверняка были приставлены следить за мной в эту ночь.
Когда я только вставала на путь целителя, мне казалось, что я избрана не случайно. Мне казалось, что я действительно к этому готова и рождена именно для этого. Знаете почему? Когда ты начинаешь лечить кого-то при помощи дара, это очень похоже на влюбленность. Тот же порыв, трепет и тепло, всепоглощающая нежность и неконтролируемое желание отдать всю себя кому-то. Гладь твоей души вдруг встрепенется, будто бы от порыва весеннего ветерка, и разойдутся круги внутри, затрагивая каждый потаенный уголок твоего сердца. И каждый такой круг принесет с собой чужую боль, чужое горе, заставит сопереживать и прочувствовать все на себе. Лишь мимолетное касание, не больше, но и этого достаточно, чтобы влюбиться на этот самый краткий миг, зацепиться за этого человека и пожелать всем сердцем, чтобы его жизнь изменилась благодаря тебе. Когда первые крупинки силы начинают проникать в чужое тело, твои ощущения напоминают эйфорию. Но вот чем дальше, тем сложнее. Восторг вскоре угасает. Ты видишь, что твои труды не были напрасны и твой дар расцветает в том, кому он был отдан от самого чистого сердца. А потом ты смотришь, как тысячи солдат вновь уходят на войну, чтобы растратить то, что ты подарила им. Смотришь, как, едва избавившись от болезни, человек возвращается на былые порочные круги, и уже будто видишь, как совсем скоро он вновь приползет к твоему порогу в поисках того, что ты уже однажды отдала. Сначала ты все понимаешь. Ты находишь в себе силы на то, чтобы понять, оправдать и принять его, дав этому простое определение: такова жизнь. Но чем больше за твоими плечами прожитых лет, тем крепче становится замкнутый круг, в котором бывают лишь редкие исключения, к коим ты начинаешь относиться уже как к чуду. Которых ты каждый раз ждешь и каждый раз разочаровываешься. В какой-то момент ты уже перестаешь понимать, почему же все-таки это ты? Зачем это тебе нужно, если тем, кому ты это даришь, просто наплевать?! Они скажут «спасибо» и пойдут дальше втаптывать твой дар в грязь. В такие моменты осознаешь всю глупость того, что даровал тебе Двуликий. Чувствовать в себе частичку Бога и не быть способной изменить хоть что-то — разве может быть что-то более бестолковым?! Хотя, должно быть, еще до той самой войны я верила, что в нас есть смысл, что первородные нужны в этом мире больше, чем кто-либо! Верила и на поле битвы, верила и на протяжении тех кровавых десятилетий, когда наш крошечный отряд Двуликого переживал вновь и вновь одно и то же каждый день. Вспоминая о тех годах, я часто думаю, почему я не выгорела тогда так же, как они… Почему эта бесконечная формула «болезнь — любовь — исцеление — смерть» равно «бессмысленный бег по кругу» не свела меня с ума, как их? Что во мне было такого неправильного, что я это пережила? Не знаю. До сих пор не знаю. Но вот что я помню очень хорошо: в тот день, когда последний камень укрыл безымянную могилу в самом сердце Элио, я пообещала себе, что остановлю эту бессмысленную вереницу существования для себя раз и навсегда! Что с меня хватит!
Но за окном темная ночь, на постели лежит мужчина, который, так же как и я, перестал ждать этого самого «чуда». Вот только он, должно быть, гораздо благороднее меня, раз решил исполнить навязанное предназначение до самого конца, и не важно, что придется есть за одним столом с собственными убийцами. Заботиться о них, оберегать их, быть внимательным и благородным по отношению к ним…
Мои руки накрыли его виски, и знакомый сердцу трепет затопил все внутри. Эта радость, словно после долгой разлуки, когда нежно-голубые нити начинают проникать в чужое тело. Любовь, которой так нестерпимо хочется поделиться…
— Стань же и ты моим чудом, Рэйнхард Эль Ариен, позволь верить в тебя, — прошептала я, прежде чем полностью поддаться дару, что уже стремился затопить собой все посторонние мысли.
Время замирает вокруг, когда есть только я, Двуликий и тот, кому так сильно нужна моя помощь. Мир вокруг растворяется, и все, что имеет значение, — это распахнувшаяся вселенная под названием «живой организм». Я проникаю в нее сердцем, разумом, тем, что ниспослано свыше, и просто делаю все, что могу. И именно это приносит радость и зажигает солнце в душе — и пусть ненадолго, но мой мир обретает смысл.
Должно быть, я просидела у изголовья его кровати несколько часов, прежде чем в дверь осторожно постучали, заставляя меня вынырнуть из нахлынувших ощущений. Я немного замешкалась, потому как ноги сильно затекли, и далеко не сразу смогла твердо встать на них. Тогда в дверь постучали вновь, уже более настойчиво.
— Да иду я, чтоб тебя, зараза, — бурчала я себе под нос, наслаждаясь противными покалываниями в конечностях.
За дверью оказался тот самый стражник, что привел меня сюда. Смотрел он на меня, надо сказать, достаточно враждебно, даже не пытаясь скрыть собственного пренебрежения и недоверия.
— Вот, — попытался он впихнуть несколько свертков, — принес то, что просили. Хотя с трудом могу себе представить, как эти травки могут помочь в сложившейся ситуации, — не удержался он от скептических интонаций.
— Ты мне тоже не нравишься, — буркнула я, отходя в сторону и приглашая его войти.
— Я не верю вам.
— А я просил? — изогнув бровь, посмотрела на него. — Положи все это на стол и сгоняй за кипяченой водой.
