он в принципе не помнил, когда ему было не по себе в последний раз, ощущение оказалось не из приятных.
— Я хоть и восстановил твои артерии, но воспользоваться силой ты не сможешь месяц, а то и полтора.
— Как?! — пораженно выдохнул мужчина. — Я не могу так долго…
— «Я не могу так долго», — передразнил его дед и тут же жестко сказал: — Болезный, если думаешь, что я буду с тобой возиться полтора месяца, то глубоко ошибаешься. Завтра вещички соберешь, и чтоб духу твоего тут больше не было.
— Но…
— Блоки сможет снять любой недоучка-знахарь за звонкую монету, так что более не задерживаю, — проворчал самый невероятный и противный целитель, что когда-либо встречался Эрдану за всю его жизнь. — И так уже сил нет терпеть вонь твоей болезни и страданий! Всегда одно и то же! Не ценят ни здоровье, ни жизнь, а потом ноют без конца. Почему у них глисты? Почему печень раздулась? А я тебе скажу, — препротивно заворчал дед, — потому, что жрать меньше надо что попало и где попало! А что касаемо тебя, идиота, то нечего мечи к заднице прикручивать, коли пользоваться не умеешь!
— Вы же первородный, — из последних сил призывая себя к спокойствию, заговорил Эрдан. — Откуда такое отношение к живым и нуждающимся в помощи и исцелении?
— О! — воскликнул дед. — Поумничать решил? А ты поживи с мое — я на тебя посмотрю! Полечи дебилов, потеряй всех, кто был тебе братом, а потом скажи, каково быть таким, как я, и сколько любви к живым в тебе еще останется? Или ты думаешь, я от хорошей жизни торчу в этой дыре? — поинтересовался дедок, сверкнув злым взглядом в сторону больного. — Вот вы все где у меня, — зло указав ладонью на шею, сквозь зубы процедил он.
— Но… послушайте, я не последний аланит в империи и занимаю достаточно высокое положение при дворе, потому имею достойное образование и знаю, что первородные целители не могут так относиться к живым людям! Они — само воплощение любви…
После этих его слов пещера буквально взорвалась от каркающего хриплого смеха. Потом дед вдруг резко замолчал и пристально посмотрел в черные глаза мужчины, что лежал перед ним, своими необыкновенными аквамариновыми глазами.
— Скажи-ка мне, не последний муж империи с хорошим образованием, когда исчезли последние первородные целители Двуликого Бога, а?
— Последние первородные исчезли после Десятилетней войны, — заученно пробормотал Эрдан. — Это была великая битва, в которой родилась наша империя!
— Это была Великая резня, в которой вы кромсали, сжигали, травили и Двуликий ведает что еще делали друг с другом. Первородных сгоняли на поля сражений, как скот! Кидали нас в самое пекло, заставляя лечить! Зная, что ни один из нас не пойдет против зова. Не сможет отвернуться от чужой боли. Полагали, что наш дар безграничен, а значит, высасывать его из нас можно бесконечно. Знаешь, сколько из нас выжило после этого?
— В-все, — неуверенно, но все же сказал Эрдан, мысленно прикидывая, сколько же лет этому старику, если война, о которой они говорят, произошла не одно столетие назад.
— И куда же мы делись? — усмехнулся дед. — Раз после нас никто не видел?
— По велению императора Актавия вам была дарована высшая милость Великой Империи Алании, а именно десять тысяч золотых асе, земельный надел в плодородных землях провинции Эсай… — по памяти перечислял Эрдан то, что некогда сумел запомнить на уроке истории у достопочтимого господина Соруса. — Свобода воли в выборе службы и места ее прохождения, а также пособие из казны империи. Но гордые первородные отвергли щедрое предложение империи за оказанные услуги, отринули долг перед родиной и предпочли скитания и вольнодумие, — весьма патетично закончил Эрдан, отчего-то чувствуя, что сморозил глупость. И что тому было причиной: презрительный прищур аквамариновых глаз или же сам факт, озвученный, вдруг показался ему каким-то ненастоящим, что ли?
— Ну-ну, — фыркнул дед, отворачиваясь от мужчины и тем самым показывая, что не желает больше с ним говорить.
Целитель оставил своего подопечного одного, вышел через узкий скалистый проход из своего логова, спустился к подножью горы, в которой жил так давно, что уже и не пытался считать время. У самой кромки скалы начиналось песчаное море Элио. Здесь его никто и никогда не стал бы искать. В таком месте не стали бы искать даже жалкие крупицы жизни. Днем Элио раскалялась до невыносимых температур, ночью был такой холод, что мороз, царящий в занесенном снегами Амарио, любому показался бы незначительной прохладой. А он тут жил… и берёг…
Взгляд сам собой упал на десятки каменных валунов, рассыпанных у подножья горы. Казалось, что камнепад случился не одно десятилетие назад. Да камни так и остались лежать, утопая в песках, не потревоженные никем. Вот только он знал имя каждого валуна, хранившего покой его братьев и сестер.
— Айрин, — коснулась рука первого камня, — Дарэн, — и второго камня касается ладонь, — Сорэн, Тим, Лила, Сорэйя, Ксандер, Айтон, Эмма, Лиссан, Джо, — хрипло усмехнулся дедок, вспоминая что-то погребенное под пеплом прожитых лет, но все еще не забытое. — Антей, Шиман, Зорис, Там-Там, — и вновь улыбка слышится в голосе. — Дон, Юрис, Катлин, Ром, Симус, Шонтай…
Камней много, и у каждого есть свое имя, у каждого своя история и место в его воспоминаниях — когда они совсем еще юные, молодые, отмеченные касанием Двуликого, вступали на свой путь целителя. Когда никто еще и подумать не мог, как их дар растопчут, а жизнь изуродуют непрекращающимися войнами империи. И все, что останется, — это безымянные надгробия на краю безжизненной пустыни Элио. Кладбище самоубийц, сгоревших первородных, безумных и потерянных. Где дом их хранителя, последнего, того, кто сумел выжить, кто не поддался безумию, кто сумел уберечь свой дар и разум, а вместе
