В движениях Лисы не было суеты, только спокойная, выверенная стремительность. Она не смотрела по сторонам, не оборачивалась, не шарила в поисках того или иного предмета, лишь руки порхали, снимая с полок то одно, то другое.
Вот еще один щелчок пальцами, и кухарка, что-то неслышно приговаривая, начала бросать в бурлящий горшок возникающие прямо из воздуха травы.
Не будь Зарии так плохо, она бы уже, захлебываясь ужасом и криком: «Колдунья!», выбежала с кухни. Но, увы, сейчас девушка лишь тихонько поскуливала, глядя с пола на творящееся среди бела дня беззаконие. Еще один резкий щелчок пальцами – и в котелке что-то булькнуло, а по кухне разнесся запах смородины. Стряпуха проворно налила немного отвара в глубокую кружку и шагнула к Зарии.
– Пей!
Одной рукой она приподняла девушку, а другой поднесла к ее губам колдовское варево. Чернушка замычала и начала отчаянно мотать головой, рискуя расплескать только что приготовленное зелье.
– Пей, не то силой заставлю! – В голосе Василисы прозвенела сталь.
Испугавшись угрозы, а может, просто не имея более сил противостоять тому, кто заведомо сильнее, Зария осторожно пригубила. Питье оказалось прохладным и ароматным. Каждый новый глоток облегчал боль, заставлял кровь быстрее бежать по жилам, бодрил, наполнял силами. Казалось, вот-вот встанешь и горы свернешь.
А на вкус это был обычный чай, из тех, что хозяйки готовят всю весну и лето – щавель, листья мяты, малины, смородины… Чуть-чуть сладковатый и бодрящий. Но в нем был запах молодой листвы и весенней земли, ландышей и дождя, земляники и сосновой смолы. Невозможно описать, но Зарии казалось, будто она пьет
Вот тонкие пальцы вцепились в кружку. Девушка судорожно делала глоток за глотком, давясь, почти захлебываясь, повинуясь безумному, неодолимому, упоительному желанию жить. Чужие глаза бесстрастно наблюдали за ней, но вот чернушка сделала последний глоток, Васька моргнула… и снова стала прежней – беззаботной болтушкой с ямочками на щеках.
– Непутевая ты! – напустилась она на свою подопечную. – Совсем балда? Не евши из дома выходить? Садись, я лепешек нажарила. Сейчас перекусишь, сразу лучше станет. У меня так раньше было, проспишь на занятия, подскочишь, побежишь, даже стакан воды не выпьешь, а потом ка-а-ак скрутит – и тошнота, и дурнота, и пятна белые перед глазами… Есть надо по утрам.
Держа эту нравоучительную речь, она продолжила возиться у плиты.
Ну да. Есть. Зария с опаской покосилась на Лису, а когда стряпуха вышла из кухни во двор, сорвалась с места и, шатаясь, вбежала в зал харчевни. Взгляд привычно выцепил среди сидевших дэйна, и девушка уже кинулась к нему, но…
«Непутевая ты!»
«Сейчас перекусишь, сразу лучше станет».
Не могла.
Видимо, она и правда проклятая всеми уродина, раз не может подойти к дэйну и отдать ему Василиску. Не подругу, не родственницу, чужую странную девку, но… ничего плохого ни разу наследнице лантей не сделавшую. А в жизни Зарии таких людей не было. Может, только Багой… на свой лад.
И вот как этих двоих предашь? Одна – колдунья, другой – трактирщик, колдунью приютивший и – страшно подумать даже! – позволявший ей стряпать для стольких людей!
А вот она, Зария, ненавидимая всеми, ничего плохого только от этих двух людей и не видела. Как подойти, как наушничать? Что сказать? Да и надо ли? Не заметил дэйн колдовства – сам виноват. Этим нехитрым доводом оправдав себя, хромоножка вернулась на кухню и принялась чистить лук.
Глен и темные делишки
Он очень любил ночь.
Самое искреннее время суток.
Ночью, под покровом темноты, каждый из живущих мог быть самим собой – колдуном или магом, гулящей девкой или вором, страстным любовником или неверной женой… Ночью никто не притворялся. Темнота не скрывала людские пороки, но выводила их на свободу, а луна изредка освещала, показывая то, что пытались утаить.
Одним словом, он любил ночь за отсутствие добропорядочной лжи, за возможность быть тем, кем был на самом деле. Вором. Отступником. Сиротой. Колдуном-перевертышем. Человеком, которого никто не ждет. Тем, о ком никто никогда не заплачет. Да, ночь таким, как он, всегда нравилась больше дня.
Запустив пальцы в волосы, он вздохнул. Никогда за всю свою жизнь не сидел ночью дома. С того самого дня, как его – ребенка – выкинули за порог в темноту и холод. Да, с той поры Глен проводил на улицах города каждую ночь.
Страх? Нет. Свобода. Предвкушение.
