– Я должна была как можно быстрее вытащить нас из Эллинга. Думала, что смогу найти судно, на которое мы проберемся «зайцами»… Но гриши, должно быть, наблюдали за пансионом и видели, как мы выходили. Когда они появились в доках, я поняла, что они пришли за тобой, Матиас. Если бы тебя поймали, то отправили бы в Равку на допрос, а возможно, и на казнь. Я заметила керчийского торговца. Ты знаешь их законы о работорговле.
– Конечно, – горько ответил он.
– Я обвинила тебя, умоляя их спасти меня. Знала, что они возьмут тебя под стражу и безопасно довезут нас до Керчии. Я не думала… Матиас, я не думала, что они отправят тебя в Хеллгейт.
Его глаза ожесточились, когда он взглянул на нее, костяшки пальцев побелели от того, с какой силой он сжимал ледоруб.
– Почему ты ничего не сказала? Почему не рассказала правду, когда мы приплыли в Кеттердам?
– Я пыталась, клянусь! Пыталась отречься от своих слов. Меня не пускали к судье, не пускали к тебе. Я не могла объяснить, откуда у меня печать работорговца или почему я выдвинула обвинения, не выдав при этом равкианскую разведку. Это скомпрометировало бы гришей, которые продолжали работать. Я бы приговорила их к смерти.
– Поэтому ты бросила меня гнить в Хеллгейте.
– Я могла вернуться домой в Равку. Святые, как же мне этого хотелось! Но я осталась в Кеттердаме. Все деньги, которые я зарабатывала, уходили на взятки, петиции в суд…
– Делала все что угодно, лишь бы не рассказывать правду.
Нине хотелось сказать ему что-нибудь ласковое, показать, как она раскаивается, поведать, что думала о нем каждый день и каждую ночь. Но в ее памяти все еще было свежо воспоминание о костре.
– Я пыталась защитить свой народ, людей, на уничтожение которых ты потратил свою жизнь.
Хельвар грубо рассмеялся, крутя ледоруб в руках.
–
Это была первая часть фьерданской поговорки: «Вода слышит и понимает». Звучало довольно добродушно, но Матиас знал, что Нине известно продолжение.
–
– И что ты будешь делать теперь, Нина? Вновь предашь людей, которых зовешь друзьями, ради гришей?
– Что?
– Только не говори мне, что позволишь Бо Юл-Баюру жить.
Он хорошо ее изучил. Чем больше Нина узнавала о юрде-пареме, тем крепче становилась ее уверенность, что единственный способ защитить гришей – убить ученого. Она подумала о том, как Нестор до последнего вздоха молил вернуться своих шуханских хозяев.
– Я не могу смириться с мыслью, что мой народ будет в рабстве, – призналась девушка. – Но мы должны выплатить долг, Матиас. Твое помилование – мое покаяние. Я не хочу снова быть тем человеком, который отберет у тебя свободу.
– Мне не нужно помилование.
Она уставилась на него.
– Но…
– Может, твой народ попадет в рабство. А может, станет непреодолимой силой. Если Бо Юл-Баюр выживет и секрет юрды-парема откроется, все возможно.
Они долго смотрели в глаза друг другу. Солнце начало садиться, свет падал на снег золотыми лучами. Нина видела, как сквозь черную сурьму проглядывают светлые ресницы Матиаса. Скоро ей снова придется его кроить.
В те дни после кораблекрушения они с Матиасом заключили шаткое перемирие. То, что нарастало между ними, было сильнее, чем привязанность, – это было понимание, что они оба солдаты, что в другой жизни они могли бы быть союзниками, а не врагами. Нина вновь это почувствовала.
– Нам придется предать других. Они не получат награду от Торгового совета.
– Верно.
– И Каз нас убьет.
– Если узнает.
– Ты когда-нибудь пытался врать Казу Бреккеру?
Матиас пожал плечами.
– Тогда мы умрем за то, ради чего жили.
Нина посмотрела на истощенный труп Нестора.
– Ради высшей цели.
– В этом мы единомышленники, – сказал Матиас. – Бо Юл-Баюр не покинет Ледовый Двор живым.
