Литературные сказки народов СССР

«Русалка», «Оборотень», «Киевские ведьмы», «Сказка о Никите Вдовиниче» Ореста Сомова, «Русалка», «Жених» А. С. Пушкина, «Кровавый бандурист», «Майская ночь, или Утопленница», «Страшная месть», «Заколдованное место» Н. В. Гоголя — эти и многие другие произведения так называемой «неистовой» школы в русском и европейском романтизме (литература «ужасов» своего времени) основывались на фольклоре. Народные «страшилки» — один из древнейших фольклорных жанров. Слушая сказку о «мертвецах, о подвигах Бовы», засыпал юный Пушкин, «страшные рассказы зимою в темноте ночей» пленяли пушкинскую Татьяну Ларину, ими заслушивались мальчики в тургеневском «Бежином луге». В 20-е годы эти «страшилки» впервые ввел в литературу Орест Сомов.

Почти одновременно с «Малороссийскими былями и небылицами» Порфирия Байского (под таким псевдонимом выступал в печати Орест Сомов) и всякой невидалью, которую «швырнул в свет какой-то пасичник» Рудый Панько, в 1832 году стали выходить «Были и небылицы казака Владимира Луганского» (Владимира Даля).

Более пятидесяти лет отдал Владимир Иванович Даль созданию «Пословиц русского народа» и «Толкового словаря живого великорусского языка» — выдающихся памятников народной языковой культуры, но в 30-е годы современники Пушкина и Гоголя знали не лексикографа и языковеда Владимира Даля, а сказочника казака Луганского «Твоя от твоих! Сказочнику казаку Луганскому — сказочник Александр Пушкин», — с такой дарственной надписью Пушкин вручил Владимиру Далю свою «Сказку о рыбаке и рыбке».

В воспоминаниях Владимира Даля о Пушкине сохранились слова поэта: «Сказка сказкой, а язык наш сам по себе, и ему-то нигде нельзя дать этого русского раздолья, как в сказке. А как это сделать — надо бы сделать, чтобы выучиться говорить по-русски и не в сказке… Да нет, трудно, нельзя еще! А что за роскошь, что за смысл, какой толк в каждой поговорке нашей! Что за золото! А не дается в руки, нет!»

Выучиться говорить по-русски, добиться такого же русского раздолья, как в сказке, — подобные задачи еще только ставились в литературе Пушкиным и Гоголем.

Народный язык — вот главное, что выделяет в сказке и Владимир Даль. «Не сказки сами по себе были мне нужны, — напишет он в 1842 году в «Москвитянине», как бы отвечая Пушкину, — а русское слово, которое у нас в таком загоне, что ему нельзя было показаться в люди без особого предлога и повода — сказка послужила поводом. Я задал себе задачу познакомить земляков своих сколько-нибудь с народным языком и говором, которому открывается такой вольный простор и широкий разгул в народной сказке… Сказочник хотел только на первый случай показать небольшой образчик запасов, о которых мы мало или вообще не заботимся, между тем как рано или поздно без них не обойтись».

Насколько удалось Владимиру Далю выполнить эту задачу, можно судить по отзывам современников. Например, Н. В. Гоголя, признававшегося: «Каждая его строчка меня учит и вразумляет, придвигает ближе к познанию русского быта и нашей народной жизни». О необыкновенном впечатлении, которое произвели сказки казака Луганского, скажет И. С. Тургенев: «Они обратили на себя всеобщее внимание читателей русским складом ума и речи, изумительным богатством чисто русских поговорок и оборотов».

Стоит только добавить, что эти сказки казака Луганского нельзя отделять от научных трудов Владимира Даля. Сказки во многом предваряют и «Пословицы русского народа» и «Толковый словарь», в которых языковые сокровища народа собраны воедино, систематизированы, а здесь же, в сказках, они представлены в живой, естественной среде своего бытования. Владимир Даль применил в сказках принцип, который позднее ляжет в основу «Пословиц русского народа», расположенных не в обычном азбучном порядке («Этот способ, — отмечает он, — самый отчаянный, придуманный потому, что не за что более ухватиться»), а по смысловому значению. По смысловым «гнездам» расположены слова и в «Толковом словаре», что также позволило сохранить язык в живом бытовании, не разрушая логических связей. «Словарь В. И. Даля, — отмечал А. С. Хомяков, — резко отличается от всех появившихся прежде его: это будет словарь не языка письменного и книжного, но языка устного; не языка мертвого, а живого; в нем выступит ясно и отчетливо все богатство, вся своеобразность, вся затейливость русского слова. В нем, в порядке букв, увидим не простое собрание слов, но самую ту живую мысль, которую привыкли называть языком народным».

«В былях и небылицах казака Владимира Луганского» пословицы и поговорки тоже расположены по смысловым «гнездам», более того, Владимир Даль намеренно сталкивает внутренние противоречия пословиц, выявляя тем самым диалектическую сложность, неоднозначность народного миросозерцания.

На смысловых противоречиях пословиц и поговорок основана «Сказка о нужде, о счастии и о правде», а в «Сказке о кладах» введены едва ли не все пословицы и поговорки, присловья и поверья о кладах и кладоискателях. Эту сказку Владимира Даля интересно сравнить с «Заколдованным местом», завершающим вторую часть «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Повесть Гоголя тоже основана на народных легендах и сказках о заколдованных, «обморочных» местах.

Правда, иной раз может показаться, что Владимир Даль слишком уж перенасыщает свои сказки пословицами и поговорками, не соблюдает некой меры, а потому сказки его выглядят несколько искусственными. Но это не так. Прочитайте подлинные фольклорные записи выдающегося сказочника прошлого века Абрама Новопольцева, и вы убедитесь, что Владимир Даль воссоздавал образ именно реального народного сказочника-балагура, скомороха. Да и самая обыденная, бытовая народная речь бывает точно так же унизана пословицами и поговорками. Вот, например, документальная запись разговора знаменитой «народной поэтессы» Ирины Андреевны Федосовой со своим мужем. «Интересно, — отмечает собиратель Е. В. Барсов, — когда она ласкает своего мужа, но еще интереснее, когда она начинает бранить его: благоверный ее любит выпить: «Волыглаз (большеглазый) ты