– Не трогай маму, она была святая женщина! Господь прибрал её весёлую, счастливую, в преклонном возрасте, с кубком вина на пиру. Смерть, которую пожелаешь любому!
– То есть алкоголизм у вас наследственный?
– Ну да, есть такое. Ещё по чуть-чуть? – нетрезво икнул Горох. – Ты энто, давай уже, зови сюда свою Ягу-то, что ли…
Глава нашего экспертного отдела скромненько вошла в царский кабинет, так, словно втихую подслушивала за дверями. Кстати, если подумать, то так оно и было, с бабки станется.
– О, какие тут балерины без охраны ходют?!
– И тебе не хворать, надёжа-государь, – низко поклонилась Баба-яга. – Чую, здесь наливают забесплатно?
– Наш человек, – уважительно подмигнул царь, наполняя свою стопку и пододвигая бабке мою.
В дверь деликатно сунулся немецкий посол.
– Прошу простить мою бесцеремонность, ваше величество, но я не смог сидеть в слободе, дожидаясь, как у вас говорят, у моря погоды.
– Кнут Гамсунович, друг сердешный, присоединишься, что ль?
– Данке шён! Почту за честь, ваше величество!
Ну, похоже, тут только я один трезвый как дурак стоять буду. Тем более что через пару минут в кабинет ворвалась грозная матушка императрица, за ней скользнула моя Олёна. Горох при всех получил по мозгам, безропотно отдал бутылку, и мы малым кругом крайне заинтересованных лиц провели срочное внеплановое заседание.
Прокуроров, адвокатов, обвинителей и судей не было, все искали компромисс. Если бы в тот момент писался протокол, то, наверное, он выглядел бы следующим образом:
«Баба-яга. Ни в чём не виновата, принца не ела, наоборот, накормила, напоила, в баньке выпарила.
Царь. Верю.
Царица. Допустить… допускать… допустим, я?
Посол. Не имею причин не верить, но хотел бы иметь доказательства.
Олёна. А я верю. И Никита тоже!
Я. Верю, разумеется. Я ж не самоубийца.
Баба-яга. Так вот, наутро он, кстати, сам убёг, не попрощавшись! Что мне, как женщине интересной, даже обидственно было, промежду прочим.
Я, царица, Олёна. Верим!
Царь. Да я сам сколько раз так сбегал, а?!
Посол. Вообще-то принц Йохан очень воспитанный. Имею лёгкое сомнение, что он мог так поступить с дамой.
Баба-яга. И чё теперича делать-то со мной будем?
Царица. Европейский суд в старий, добрий Нюрнберг есть самый гуманность и справедливость засудить в мире! Нихт ферштейн?
Я, Олёна, Баба-яга, царь и даже посол. Ничё не поняли…
Царица. О майне либен камераден, нет причин для стольких волнений, в Нюрнберг прекрасный здание тюрьмы, их бин памятник архитектуры. Посидеть там просто без дел, в ожидании казни, есть один полный удовольствий!
Я, Олёна, Баба-яга, посол. Без комментариев.
Царь. А я скажу! Дура ты после этого и есть, ферштейн, мин херц?
Царица. А ти… ти… есть алкаш!»
Пока эта венценосная пара орала друг на друга, как кошки на крыше, выясняя отношения, Кнут Гамсунович тихо поманил меня и прошептал на ухо:
– Герр полицай, у меня есть некий план. Признаем честно, что вашей уважаемой сотруднице в цивилизованной Европе не светит ничего, кроме костра на площади. Но если бы только она сумела предоставить неопровержимые улики смерти принца в другом месте от рук убийц или от естественных причин, то есть надежда…
– А вы уверены, что он умер? – уточнил я.
– Друг мой, вашей бабушке на вид лет триста, наследник престола пропал ещё лет сто назад! Естественно, он мёртв. Но по нашим австрийским законам некоторые преступления не имеют срока давности.
– Ваши предложения?
– Наверное, я уже слишком долго живу в России, – задумчиво протянул он, отводя взгляд. – У вас огромная страна, бескрайние земли, в них так легко затеряться беглецу. Что будет?
– Дело передадут милиции, которая обязана не только найти и вернуть преступника, но также подготовить доказательную базу под его вину или невиновность.
