Уиллом шагали по Уайт-стрит.
– Надо было оставить тебя там, – бросил Уилл, не сбавляя шага. Эви с трудом поспевала за ним. Ее голова раскалывалась от боли.
– Дядя, прости меня.
– Мы с тобой заключили соглашение: я не ограничиваю твою свободу, ты не доставляешь неприятностей…
– Понимаю. Я чувствую себя как Глупая Дора[51], которая вляпалась в историю.
Уилл отрицательно покачал пальцем.
– Дело не в этом, Евангелина. Ты осознанно проигнорировала мою вполне обоснованную просьбу остаться дома. Ты мне солгала.
– Но я ведь не лгала фактически…
– Бегство из дома – то же вранье.
– Да, но… дядя, не мог бы ты идти помедленнее? У меня сейчас лопнет голова.
Казалось, утреннее солнце не светит, а дает ей затрещину прямо в глаз.
Остановившись у газетного киоска, дядя Уилл нервно провел рукой по волосам. К нему подбежал газетчик, но он его отослал.
– Какая же это была неудачная идея: я холостой бакалавр и понятия не имею, как быть родителем и даже дядей.
– Это неправда. Ты до ужаса дядеобразный. Ты, наверное, самый дядеобразный дядя из всех, кого я видела за свою жизнь.
– Нет такого слова – дядеобразный.
– Значит, его надо запатентовать! И поместить рядом твою фотографию.
– Эви, не пытайся мне льстить. Я запретил тебе выходить на улицу вчера вечером по очень веской причине. А ты решила не слушать меня…
– Да, но, дядя…
– И я просил тебя еще о том, чтобы ты не ввязывалась ни в какие неприятности… Теперь я понимаю, что весь этот план не работает.
– Что ты имеешь в виду? – пролепетала Эви. У нее сильно заболел желудок.
– Тебе пора возвращаться в Огайо. Завтра я позвоню твоей маме… – Он посмотрел на часы. – Нет, уже сегодня. И мы с ней обо всем договоримся.
– Но ведь это всего лишь один раз! – Когда слова слетели с ее губ, Эви поняла, насколько смешным был этот довод. Он будто подразумевал, что в дальнейшем она кинется во все тяжкие. Но слово – не воробей. – Пожалуйста, дядя. Извини меня. Я никогда больше не стану тебя обманывать.
Уилл оперся на фонарный столб. Он уже начал смягчаться, Эви это чувствовала и с удвоенной силой ринулась в атаку.
– Я готова на все. Буду мыть полы. Протирать экспонаты. Своими руками буду готовить тебе сандвичи каждый вечер. Прошу, умоляю тебя – не ссылай меня домой.
– Я не очень хочу обсуждать это посреди улицы с мадемуазель, которая благоухает, как ликеро-водочный завод. Поезжай в Беннингтон – тебе надо поспать и наверняка как следует помыться.
Понюхав свое пальто, Эви скривилась от отвращения.
– Встретимся в музее, в три часа. Там я приму решение. Не опаздывай.
Хорошая горячая ванна смыла с нее вонь Склепа. Несмотря на крайнее истощение, уснуть Эви так и не смогла. Поэтому она пошла к Мэйбел и постучалась в квартиру Роузов, использовав их условный стук.
– Привет, старушка. Дядя грозится отослать меня назад в Огайо из-за вчерашнего вечера, и мне нужно придумать, как его уговорить. Кажется, он немного смягчился, и я подумала, может быть, если ты скажешь, что это была твоя идея, он меня простит. Да, я понимаю, что это неправда, но, пирожок, мне необходимо… Боже мой, Мэбси, ты что, и на порог меня не пустишь?
Воровато оглянувшись, Мэйбел тихо выскользнула в коридор и прикрыла за собой дверь.
– Охо-хо. Это лицо мне уже знакомо. Ты что-то от меня скрываешь? Кто-то умер?
– Мама обвиняет тебя в том, что я оказалась в тюрьме. Она запретила мне общаться с тобой, – выдала Мэйбел.
Эви разинула рот от возмущения.
– Но ведь ее арестовывали в десятки раз чаще, чем нас с тобой, вместе взятых!
– Ради благородного дела. А оказаться в участке за распитие алкоголя в ночном клубе – для нее это признак капиталистического разложения, – шепнула Мэйбел. – Теперь она считает, что ты на меня плохо влияешь.
– Боже, какой комплимент. Передай маме, что, если бы не я, ты продолжала бы носить нескладные хлопчатобумажные колготки гармошкой и читать унылые русские романы об обреченных аристократах.
Мэйбел оскорбленно вздернула подбородок.
– Что дурного в Анне Карениной?
– Все от «А» и до «-енина»! Слушай, пирожок, только позволь мне войти, и я уж как-нибудь ее очарую! Пятиминутная душещипательная история о том, как я не по своей воле оказалась в обществе буржуазных ценностей и пала жертвой капиталистического произвола, – и она готова будет организовать митинг в мою поддержку!
