– Не ругайся. Вылезай давай. Пьер зовет.
– Зачем?
– Общий сбор, думать будем.
– Блин, отвалите от меня все, а?.. – Я с силой провел по лицу ладонью, но легче от этого не стало. – Без вас тошно.
– Все, хорош, хорош. Вылезай, кому говорю!!!
И ведь не отстанет теперь. Пришлось выбраться из кокона и деактивировать линзы, чтобы на все углы не натыкаться.
– Оклемался? На-ка, глотни.
– Что это?
– Не выеживайся, пей.
Коньяк из тарасовской фляжки на этот раз показался мне отменно гадостным, с явственным клоповьим привкусом, но, как ни странно, помог – огненный ком скользнул по пищеводу в желудок, заставив некоторое время преодолевать омерзение и сдерживать позывы к рвоте. Отвлек, короче.
– Тьфу, мерзость!
– Да? А Пьер расхваливал, – хмыкнул майор. – Ладно, пошли.
Впрочем, ушли мы недалеко – до ближайшего лифта. А в кабинке Тарасов снова пристал с расспросами:
– Гаранин, ты в норме? Что-то сбледнул, как говорится.
Я в ответ послал не к месту веселого напарника по известному трехбуквенному адресу, но ничуть его этим не смутил.
– Паш, тебе явно нужно выговориться.
– Да пошел ты, психолог хренов.
– Вот, уже лучше! Продолжай.
– Издеваешься?! – Я зло зыркнул на майора, но тот лишь криво ухмыльнулся. – Издеваешься. Неужели ты ничего не чувствуешь? Никаких угрызений совести? Мы же только что убили больше двух сотен человек, и Гюнтер чуть ли не на глазах у нас застрелился! Ты это понимаешь вообще?!
– Паша, Паша, какой же ты еще наивный, – покачал головой Тарасов. – Думаешь, мне не муторно? Хрен ты угадал! Еще как муторно. Особенно из-за Гюнтера. Не по-человечески получилось, но это его выбор. И кто знает, может, как раз самый для него оптимальный. А насчет якудза… я, если ты забыл, профессиональный военный, и это мой прямой долг – уничтожать врага любым доступным способом в любом месте. Безжалостно. А в данном конкретном случае Пьер был в своем праве. Вышел на связь с преследователем, попытался выяснить причину и полномочия, честно предупредил, что будет сопротивляться, и обещание выполнил. Ни один суд Федерации не вынесет обвинительного приговора. Сто процентов. Так что совесть моя чиста.
– Двести человек! Двести! За один миг!
– И что? Я пострашнее вещи видел, – отмахнулся майор. Задумался на секунду. – На том же Ахероне, например. Когда атаку аборигенов отражали. Не приведи господь тебе, Паша, в такое вляпаться. С твоей тонкой душевной организацией ты бы точно с катушек съехал. Кстати, давно хотел спросить, ты зачем вообще в дипломаты подался? По зову души или как?
– По зову.
– А почему не в армию? Порядки-то, почитай, одинаковые.
– Не хотел кровь лить.
– Ясно.
– Чего тебе ясно?!
– Чего вызверился? Все мне с тобой ясно. Гуманитарий ты, но со склонностью к порядку. Германцев в роду не было? Нет? Ну и ладно. Но я тебе так скажу, друг Пашка: мы с тобой родственные души.
– Чего?!
Видимо, что-то такое отразилось у меня на лице, потому что Тарасов нахмурился и укоризненно покачал головой:
– А вот этого не надо, Паша. Я не убийца. Убивать, конечно, приходилось, и неоднократно, но только по долгу службы. Это неприятная… какое там!.. омерзительная, но неотъемлемая часть моей работы. Потому что если не мы, то кто? Ты же не будешь отрицать необходимость армии? Вот и я о том же. Мы – инструмент поддержания мира. Впрочем, как и вы, дипломаты. Цель одна, средства разные. Отсюда разница в подходе и душевном складе, но и великая общность притом. Уловил?
– Не совсем.
– Мы делаем одно дело. Армия, конечно, поэффективней будет… чего лыбишься?
– Смешно, – пожал я плечами. – В мирное время тоже?
– Ну да, загнул, – согласился майор. – Один хрен. Короче, Паша, ты не воин. И не станешь им никогда, несмотря на всю свою крутость и навыки. У тебя стойкое отвращение к насилию.
– Скажи это тем, кого я отметелил.
