В прихожей зажёгся свет. Престарелый слуга отворил, спросил по-польски, чего желает пан. И тут же получил страшный удар кастетом в лицо. Сухое старческое тело отлетело как пушинка, старик умер, ещё не коснувшись дорогого, до блеска натёртого паркета.
Налётчики ворвались в дом.
На втором этаже особняка происходило заседание ячейки «Орлят Яна Собеского». Руководил ячейкой Станислав Пожацкий, разорившийся шляхтич, уже разменявший шестой десяток. Пан Станислав обладал густой гривой седеющих волос и чрезвычайно аристократичной внешностью, принимал своих единомышленников по-свойски – в вельветовой куртке с бархатными отворотами и мягких домашних туфлях. На большом столе, предназначенном для гостей, стоял дорогой чайный сервиз, фрукты, вазочки с пирожными от Залевского. Для мужчин был выставлен настоящий французский коньяк.
Собственно, ячейка не считала себя боевой организация. В планах «орлят» значилась пропагандистская деятельность и агитационная работа. Членами состояли люди мирные: чиновники средней руки, мелкие коммерсанты, студенты университета. Присутствовало несколько панночек, очаровательные головки которых были забиты суфражистским мусором пополам с национальными идеями возрождения Великой Польши. Все из очень приличных семей.
Собрание больше походило на встречу добрых друзей под чай, пирожные и хороший коньяк. В тёплой доверительной атмосфере комфортно рассуждать о судьбах нации и замышлять акции протеста в виде расклеивания рукописных листовок. Нет, о, матка боска! Не бросать бомбы, не стрелять в русских солдат! Только мирный протест, но высказанный со всей прямотой и твёрдостью истинного гражданина.
И всё бы хорошо, но недавно, а точнее три дня назад, к пану Станиславу пришёл невзрачный человек в поношенном плаще и видавшей виды шляпе. Представился паном Владеком, передал привет от очень влиятельных людей из Варшавы и письмо, где весьма и весьма уважаемый человек просил пана Станислава оказать пану Владеку любое – это слово в тексте было выделено – любое содействие, которое тому понадобится.
Приезжему понадобились сведения об украинских националистах, обосновавшихся во Львове. Его интересовали планы боевиков, их численность и состав, возможности совместной работы. А может, и не совместной, а наоборот, использование гжебней[4] для проведения наиболее грязных и опасных акций. Настоящая разведывательная операция, матка боска, но отказаться не было никакой возможности.
Руководитель «Орлят» слышал о мощной подпольной организации «Серебряный зигзаг» в Варшаве, ссориться с которой не стоило ни в коем случае. Он догадался, кем может быть невзрачный господин, поэтому ценой немалых усилий через пару одиозных личностей с лычаковского городского дна договорился-таки о встрече с очень опасным украинским боевиком.
Послать на встречу решил Грица Суржака. Тот был наполовину украинцем и в ячейке крутился довольно давно, нареканий не вызывал. После короткого инструктажа посланник «Орлят» отправился на задание и вот уже несколько часов не давал о себе знать. Должен был уже вернуться или, в крайнем случае, позвонить, но не сделал ни того ни другого, словно в воду канул.
Пан Станислав нервничал. Раскуривая сигару – конечно, не «Гавану», всего лишь «Патрию», да где сейчас настоящих сигар взять? – одновременно пытался беседовать с учителем гимназии Дворжецким. Но мысли витали далеко от уютного зала на втором этаже родового особняка Пожацких, и пан Станислав то и дело терял нить беседы. Слава об оуновцах в рядах умеренно недовольной польской интеллигенции ходила самая дурная.
В это время очаровательная панна Зося принялась рассказывать какую-то поучительную и патриотическую историю, привлекая внимание молодёжи: двух барышень и трёх юношей-студентов. Учитель Дворжецкий отошёл за рюмкой конька, служащий ратуши Павловский громко заспорил с бывшим предпринимателем Сапехой о роли отдельной личности в историческом процессе.
На миг Пожацкий остался один и потому увидел первым, как резко, словно от удара ногой, распахиваются двери в зал. Воздух неожиданно стал вязким, будто кисель, и движения объектов в этой новой среде замедлились, но были различимы до мельчайших деталей, с поразительной чёткостью. Врываются люди в длинных плащах и кепках, надвинутых на глаза. А в руках у них немецкие автоматы. И люди эти, не произнеся ни слова, не издав ни звука, начинают стрелять. Бьются на дульных срезах огненные бабочки, веером летят стреляные гильзы, но грохота пальбы почему-то не слышно. А может, это он, Станислав Пожацкий, уже ничего не слышит, не ощущает, не понимает? Выплёскивается вдруг кровавый фонтан из головы учителя Дворжецкого, и рука его безвольно роняет рюмку с коньяком. Некрасиво распяливает в беззвучном крике рот панна Зося, но пули сбивают её с ног, тело валится куда-то под сервированный стол. Летят осколки сервиза, лопаются вазы с фруктами… Барышни, юноши-студенты, Павловский с Сапехой – все дёргаются, как в конвульсиях, и пространство вокруг окрашивается красным… И что-то горячее бьёт его в плечо, а потом в бок, а потом…
– Гранату добавь! – кричит один из «плащей» другому, на ходу меняя магазин в МП-38.– И уходим!
– Ага! – откликается тот.
Он швыряет в зал с расстрелянными людьми лимонку. Сам прячется за притолоку.
Взрыв! Визг осколков!
Налётчики покидают особняк так же быстро и слаженно, как атаковали. В здании начинается пожар, рыжие языки пламени вырываются из высоких стрельчатых окон второго этажа, дымом заволакивает этаж: первый.
От ограды с визгом резины срывается чёрный «адлер». Завтра его обгорелый остов найдут на другом конце города, за вокзалом, на заброшенной железнодорожной ветке.
4
Под штаб Третьей гвардейской дивизии заняли Дом инвалидов. Решение напрашивалось само собой – здесь и удачное расположение на краю
