Своих унесли, а гренадеров оставили.
Примерно через два часа в расположение гарнизона добрёл весь израненный и чуть живой милиционер-цыган. Он дико вращал глазами навыкате и постоянно просил пить. Вместо воды цыгану дали спирта, но и после этого ничего вразумительного от милиционера добиться не удалось. «Всех убили! Всех убили! Всех убили!» – только и повторял он.
Шапошников поднял гарнизон по тревоге. Полный взвод и два танка отправились к месту засады. Мощными танковыми прожекторами и фарами грузовиков осветили место побоища, каждый уголок, каждую щёлочку. И везде находили лишь трупы солдат. Каменные дома австрийской постройки стояли тёмные и немые. Ни света в окошке, ни движения за занавеской. Будто вымерли.
Собранные тела погрузили в машины. Спросить, что же здесь произошло, было не у кого. Тихо и пусто, только стреляные гильзы под ногами. Капитан дал приказ возвращаться. Единственной находкой оказался необычного вида автомат со странной продолговатой болванкой, накрученной на конец ствола. Находку забрали с тем, чтобы передать в контрразведку.
Полуторка с бортовым номером «М-356», на которой отряд прибыл на задание, растворилась во мраке. Там, где стояла машина, нашли труп охранявшего её милиционера с перерезанным горлом.
Глава 3
Сокол на рукаве
1
Ранним утром 12 сентября с востока во Львов прибыл воинский эшелон. К дебаркадерам состав не подошёл, свернул на запасные пути. Из вагонов выбирались солдаты, строились, понукаемые зычными командами унтер-офицеров, и, не теряя времени, уходили к специальной площадке, заполненной грузовиками защитного цвета.
После того как сутолока улеглась, и пути обезлюдели, из последнего вагона выпрыгнули три десятка ловких, подтянутых бойцов. Ни одного рядового среди них не было, все в звании от младшего унтера до прапорщика. Форма не новая, но опрятная, сидит на сильных телах как влитая. На рукавах бомбы с дымящими фитилями – нашивки гренадерского корпуса. Высокий поручик негромко скомандовал строиться в колонну по трое и повёл вслед остальным прибывшим.
Честно говоря, причин для особой конспирации не было. Сработала привычка: не торопиться, вначале оглядеться, а потом уже покидать укрытие и выдвигаться. На транспортной стоянке замотанный прапорщик указал Саблину нужный «Геркулес», сказал, что водитель довезёт их до штаба. Загрузились, машина тронулась.
Дом инвалидов поразил Саблина не меньше, чем недавно поразил комполка Рожецкого. Детство Ивана Ильича прошло под Калугой, в небольшом имении отца. Дворянство предкам пожаловал сам Пётр Великий за верную государеву службу, но отец служить не хотел, прирос к земле. Столицу не любил, жил в усадьбе безвыездно. Вёл хозяйство, как умел, миллионов не нажил, зато крестьян не обижал. Может быть, именно из-за этого в смутные времена двадцатых годов усадьба почти не пострадала.
Саблин рос, не слишком отличаясь от сельских мальчишек. Играл с ними в те же игры, бегал на рыбалку, на сенокос, но со временем, по мере взросления, такая жизнь начала его тяготить. Подсчёт урожая ячменя по осени и тихие семейные чаепития на веранде наскучили. Душа стремилась к чему- то большему. Сестра Вера тихо ждала, когда её выдадут замуж:, а Ивана звали дальние дороги, большие города и великие свершения.
К счастью, дворянство (при некотором содействии родного дяди, давно устроившегося в Москве на должности не слишком высокой, но и не маленькой) открыло для него двери в кадетский корпус. Отец отнёсся к решению сына внешне спокойно, противиться не стал, а что творилось у него в душе – только Бог знает. Отпустил. Начались казармы, походные лагеря, учения, и опять казармы, теперь уже Александровского училища. В имение Иван наезжал редко.
Москва соскоблила с него все детское, провинциальное,
Да и ночная жизнь Москвы не была для курсантов тайной за семью печатями. Ночные рестораны, дома с доступными девицами, игорные залы. Соблазны манили молодых людей. Не однажды будущие офицеры закатывались тайком на весёлые пирушки в ресторации златоглавой.
Но вот началась служба: переезды, гарнизоны, казармы. Суровая походная жизнь, лишённая порой элементарных удобств. Плоские как стол степи на китайской границе, потом граница чешская. Напряжение, опасность, потеря товарищей. И наконец, лагерь под Уманью: изоляция, изматывающие тренировки, душевный надлом…
Замок во Львове произвёл на гренадера неизгладимое впечатление. Вспомнились неожиданно романтические мечты, жажда подвига, гнавшая его с родных калужских земель, навстречу великим ратным делам. И сейчас словно попал поручик ненароком на страницы романа Вальтера Скотта, и вот-вот выйдет из-за угла, звеня доспехом, доблестный рыцарь Айвенго.
Дежурный у входа проверил документы. Далее – караульное помещение, солдаты с винтовками, внимательные взгляды. Он прошёл мимо караулки к мраморной лестнице. Поднимался по ступеням, застланным красной ковровой дорожкой, и чудилось – лестница ведёт к судьбоносным переменам в жизни.
