Проверки стали редкостью, а количество патрулей значительно уменьшилось. Да и сами патрульные больше не носили винтовок и «говорунов» – только пистолет в кобуре да палаш на поясе. На улицах вновь толкались прохожие. Начались дожди, и женщины щеголяли модными в этом сезоне яркими зонтами, мужчины – плащами «макинтош», привезёнными из Англии, и шляпами скочковских мастеров.
Вернулась возможность заказать восхитительные розы в знаменитом цветочном магазине Елены Боднар на улице Леона Сапеги или купить отличный мужской костюм у Маркуса Людвига. В шикарных ресторанах холёные мужчины в смокингах и туфлях «Саламандра» стоимостью в месячный оклад поручика гренадеров курили дорогие и ароматные папиросы «Муратти», пили французский коньяк и обсуждали европейскую политику. Женщины ослепляли белизной открытых плеч и призывно смеялись.
По воскресеньям, в девять вечера вновь зазвучала в эфире передача «На весёлой львовской волне», пересмешничали батяры Щепко и Тонько, Априкосенкранц и Унтенбаум давали уроки «еврейского юмора» и гоготала тётка Бандюковна.
Однако городская жизнь проходила мимо поручика Саблина. Весь октябрь тянулось следствие по делу разгрома съезда. Выяснилось, что больше всего жертв среди польской и украинской делегаций, в то время как русская, хоть и была гораздо малочисленнее, пострадала меньше. Опять поползли слухи о руке Москвы, о том, что расстрел затеян русскими с целью устранения политических противников и как повод для введения оккупационного режима. И использовали для этого бедных, ни в чём не повинных девочек из университета. Естественно, учинив над ними предварительно какое-то злодейство, лишившее девушек рассудка.
Под грозные окрики сверху о соблюдении равноправия наций и установлении мира в Галиции дознаватели из военной прокуратуры выказывали особое рвение, пытаясь воссоздать картину происшествия и разобраться в случившемся.
Саблина вызывали на допросы едва ли не каждый день. В который раз он оказывался в злополучном зале, теперь пустом – кресла, повреждённые и залитые кровью, вынесли, – и показывал в который раз: где стоял он, как располагались в зале его люди, что видел и какие соображения имеет по этому поводу.
К удивлению Ивана Ильича, почти никто не заинтересовался тайной появления бронированного листа в транспаранте. Следователи посчитали это каким-то хитрым фокусом, когда лист либо подняли снизу, из-под сцены (это при абсолютном отсутствии щелей или отверстий в добротном помосте из дубовой доски!), либо незаметно спустили сверху на тросах (на глазах битком набитого людьми зала?!).
Саблин попытался было спорить, но потом понял тщетность своих усилий и замолчал. Говорил лишь когда спрашивали, скупо отвечал на вопросы. По- настоящему обсудить случившееся, поломать голову над загадками страшного происшествия он мог только в кругу Иоффе и Станкевича, но и с особистами ничего стоящего придумать не получалось. Вопросы не находили ответов.
В это же время случилось ещё одно трагическое событие. Саблин наконец собрался навестить особнячок на улице Злота, но дом оказался закрыт и опечатан. Поручик бросился в ближайшую комендатуру. Пользуясь гренадерскими нашивками как пропуском, нашёл следователя военной прокуратуры.
Тот рассказал, что почтенная пани была найдена мёртвой в зале своего дома. Сердце, знаете ли. О нет, ни следов борьбы, ни пропавших вещей, ни признаков пребывания посторонних в доме, ничего такого не было. Замки на дверях целы. Военврач сделал вскрытие – остановка сердца.
Да и немудрено, господин поручик. Такие события, такие треволнения, тут и молодым-здоровым тошно, не то что… Племянница? Нет, о племяннице пани им ничего не известно. У Ядвиги Каминьской вообще не нашлось наследников. Дом и всё имущество в другое время отошло бы муниципальным властям, ну а сейчас временно передано в ведение комендатуры.
Всё это казалось странным. Пани Ядвига запомнилась Саблину женщиной вполне здоровой. Конечно, молодому, красивому офицеру она вряд ли бы пожаловалась на здоровье, даже если сердце у неё болело, но пани пила вино, часто смеялась и даже иногда невинно кокетничала с гренадером. Всё это не вязалось с образом сердечницы, у тех и в доме постоянно ощущается стойкий запах сердечных капель.
Саблин вспомнил о приходящей прислуге пани Каминьской – Ирене. Он нашёл женщину и узнал, что днём раньше, накануне смерти, всё было как обычно. Она приготовила обед на два дня, прибрала в комнатах. Да, пан официер, госпожа велела особенно тщательно убрать в гостевой комнате. Ждала визитёра, друга своего покойного мужа. Тот вроде служил когда-то с паном Каминьским, а теперь переехал во Львов. Как звали? Пан Владек, кажется. Нет, фамилии она не знает и где живёт – тоже. Видела всего один раз, мельком, ничего особенного. Невысокий, шляпу носит, нос, глаза, все как у всех людей. Обычный пожилой господин.
Саблин понял, что по таким приметам знакомца покойной ему не найти. Да, может, он и не имеет к случившемуся никакого отношения. В любом случае, от Ирены больше ничего добиться он не смог, а следствия не проводили. Прокуратура не увидела в смерти пожилой женщины ничего криминального.
Вещи свои Саблин из особнячка забрал.
Тем временем зарядили дожди. К дознавателям поручика вызывали все реже, похоже, следствие буксовало. Саблин сидел на Ветеранов, в закутке, отгороженном для него заботливыми гренадерами, и ждал дальнейших распоряжений. Переформировывать взвод никто не спешил, переподчинять командиру Отдельного гренадерского батальона – тоже. Официально Саблин с оставшимися бойцами всё ещё находился под началом особистов, но подполковника Саблин почти не видел. Тот постоянно отлучался из Цитадели, поймать его было крайне непросто.
Станкевич сообщил, что профессора Штраубе, преподававшего девушкам психологию и основы гипноза, нашли мёртвым в своей квартире. Обставлено
