какого-нибудь лейтенанта держалась в большем секрете, чем действительно секретный документ.
Другими типами были: шпион Книч, навлекший на себя подозрение своим поведением; шпион Миодрагович, доносивший на своих коллег; профессиональный шпион Бронислав Дирш, почти с детских лет занимавшийся сыскной деятельностью, и, наконец, шпион-дезертир Питковский, которого предал Миодрагович.
В ноябре 1909 г. контрразведывательная группа узнала, что один австриец продал военные документы итальянскому генштабу за 2 000 лир. Его фотография, на фоне памятника Гете в Риме, попала на мой письменный стол. Он был опознан как служащий артиллерийского депо Кречмар и вместе со своей любовницей был поставлен под надзор полиции, чтобы в надлежащий момент уличить его и его сообщников. Однажды он вместе с русским военным атташе полк. Марченко появился на неосвещенной аллее в саду позади венского большого рынка. Очень скоро выяснилось, что Кречмар состоял на службе не только у итальянцев и русских, но также и у французов.
Моим первым намерением было отдать приказ об его аресте при ближайшем же его свидании с Марченко. В этом случае последний оказался бы в неприятном положении, будучи вынужденным удостоверить свою личность, чтобы ссылкой на свою экстерриториальность избавиться от ареста. Но это намерение не было осуществлено вследствие сомнения полиции в исходе этого предприятия, а также вследствие опасения неодобрительной оценки министерства иностранных дел. Таким образам,. 15 января 1910 г. вечером был произведен обыск у Кречмара и у его зятя фейерверкера. Военная комиссия, разобрав найденный материал, установила, что Кречмар оказывал услуга по шпионажу: начиная с 1899 г. — русскому военному атташе, с 1902 г. — Франции и с 1906 г. — итальянскому генштабу, причем заработал только 51 000 крон. За большую доверчивость к нему поплатился отставкой его друг — управляющий арсеналом морской секции, его тесть — штрафом за содействие и 5 офицеров артиллерийского депо — отставками и штрафами.
Весьма опечаленный в свое время инцидентами, виновниками которых были наши агенты, граф Эренталь отнесся к инциденту с Марченко очень снисходительно. Он лишь дал понять русскому поверенному в делах Свербееву, что желателен уход полковника Марченко в отпуск без возвращения его в Вену. [30]
Взамен Марченко мы получили в лице полк. Занкевича столь же опасного руководителя русской агентуры. Так как полицейского надзора за полк. Занкевичем нельзя было установить, то я, желая все-таки затруднить его деятельность, поставил наблюдение за ним под свою личную ответственность.
Я не ошибся. Занкевич проявил неприятную любознательность, появлялся 2–3 раза в неделю в бюро дежурного генерала военного министерства и задавал больше вопросов, чем все прочие военные атташе, вместе взятые. На маневрах он вел себя настолько вызывающе, что его пришлось ввести в границы. К военным учреждениям он подходил под предлогом дачи заказов, с целью узнать их производственную мощность. Он был хитер и скоро заметил, что за его жилищем установлен надзор. Потребовалось много времени, прежде чем удалось установить методы его работы.
Не менее энергичным был и сербский военный атташе полк. Лесянин, который так искусно скрывал свою деятельность под видом исключительного интереса к любовным похождениям, что его считали безвредным. Только после его поспешного отъезда в начале мировой войны полиция обнаружила на его квартире не только связанную с разведывательной деятельностью обширную частную корреспонденцию, но и около 30 томов документов, показавших, что он ничуть не уступал своим русским коллегам.
Глава 4. Передышка
Полковник Август Урбанский (начальник разведывательного бюро с октября 1909 г.) хлопотал об увеличении ежегодного отпуска средств на агентурное дело, но, несмотря на то, что император Франц-Иосиф также признавал необходимость увеличения ассигнований, граф Эренталь, министр иностранных дел, согласился только на отпуск суммы в 150 000 крон. Для Эренталя агентурная служба была пугалом, ибо он всегда видел перед собой только связанные с ней, благодаря неизбежным инцидентам, дипломатические неприятности, которых он желал всячески избежать. По его слотам, его вполне удовлетворяла осторожно осуществлявшаяся разведывательная служба министерства иностранных дел, которую, как известно, незадолго перед этим обманул двойной шпион Васич (процесс [31] Фридъюнга). Эренталь не учитывал, что генштаб был заинтересован в установлении того, как Италия использовала предусмотренные итальянским бюджетом 26 млн. лир на постройку крепостей. Он дошел до того, что совершенно прекратил командировки офицеров и не разрешал им отпусков за границу.
Все же агентурная служба против Италии, ограничивавшаяся до сих пор главным образам приграничным районом, была распространена и на центр страны. Нам удалось завербовать очень хороших агентов.
Большую поддержку нам оказали войсковые части ландвера, несшие охрану границ в Тироле и Каринтии; при них были созданы хорошо работавшие агентурные пункты. Совершенно ненормальное положение с прохождением почты с военными документами из южного Тироля в прибрежные области — Далмацию, Боснию и Герцеговину — через Италию было отменено еще год назад.
К сожалению, надзор за путешествующими итальянскими офицерами хромал потому, что министерство иностранных дел получало о них сообщения только тогда, когда они уже покидали пределы нашей страны. Однако мы не были настолько слепыми, «как представляли это сенсационные разоблачения Анджело Гатти в газете «Корриере делла сера» о разведывательной деятельности капитана де Росси. Что он вместе с другими присутствовал в разведывательных целях на маневрах в Каринтии, нам было известно. Впоследствии он должен был завербовать агентов в Галиции и у дунайских мостов, которые пришлось бы переходить в случае войны. Гатти хвастается хорошим разрешением этой задачи. Но удивительно, что эти агенты совершенно покинули итальянский генштаб весной 1915 г. Я не знаю, виноват ли в этом Шлойма Розенблат из Ржешова или Бенно Шефер из Черновиц. Особенно знакомы нам донесения Росси. Одно из них в конце 1909 г. кончалось следующими словами: «Укрепленные лагери Кракова, Львова и Перемышля находятся в состоянии видимого запустения, т. е. без охраны; это, однако, может быть следствием снега, выпавшего в значительном количестве». Это сообщение показалось нам более забавным, чем тревожным.
Старательно составленные донесения итальянского консула Сабетта в Заре, представлявшиеся им в Рим, могли оказаться гораздо более неприятными. Однако в отношении содержания его военных донесений мы были постоянно осведомлены.
Нападение на кассу «Банка кооператива» в Триесте, имевшее место в конце августа 1909 г., разоблачило одного весьма опасного итальянского шпиона. [32]
Громила начал не особенно хитро, ибо немедленно оказался среди трех подозрительных лиц. При домашнем обыске у сотрудника банка, а также у известного ирредентиста Иосифа Кольпи были найдены стилеты, шпаги и взрывчатые вещества, а кроме того, богатый набор инструментов для взлома и сотни фотоснимков с военных объектов, таблиц с военными данными и писем по знакомому нам условному адресу «Аливерти» и на имя полк. Негри — начальника итальянской разведслужбы.
В течение 6-летней шпионской деятельности Кольпи сделался неосторожным. Через несколько дней после ареста Кольпи монах Марко Мориццо вернул обратно в банк украденные 350 000 крон, являвшиеся, — как позднее хотел уверить Кольпи, — «принудительным займом для национального дела». Он сообщил, что деньги были ему переданы под строжайшей тайной от имени одного иностранного священника. После этого были арестованы также мать и сестра Кольпи, после настойчивого отрицания признавшиеся, что они узнали из спрятанной в грязном белье Кольпи записки, где находились деньги, и поторопились передать их профессору семинарии Допу Пецци. «Друзья» Кольпи были скоро разысканы. Их было всего 15 человек. Состоявшийся в Триесте суд оказался в высшей степени мягким. Кольпи даже удалось сохранить возможность переписываться с полк. Негри. Военный надзор также не оказал помощи, вследствие чего вся компания шпионов была переведена в Вену и передана в ведение советника высшего суда д-ра Шаупта. В целях дальнейшего выяснения я отправился вместе с последним в Триент и осмотрел укрепления Секстена, игравшие большую роль в процессе. После осуждения Кольпи за ограбление кассы на шесть лет тюремного заключения состоялся процесс о шпионаже, в котором я принимал участие в качестве эксперта. Обвинение в государственной измене было недостаточно обосновано и от него пришлось отказаться, так как существовало опасение, что у присяжных нельзя будет добиться никакого успеха.
В феврале 1910 г. события вынудили вновь усилить работу разведывательной службы, причем налицо была опасность столь ненавистных для графа Эренталя «серьезных дипломатических осложнений». В Сербии был арестован разведчик обер-лейтенант Раякович. Спустя лишь долгое время удалось добиться его освобождения — и то за взятку в несколько тысяч динаров некоторым высшим сербским чиновникам.
Так как для подготовки агентов на случай войны практиковалась посылка их на маневры соседних государств, то и эти расходы увеличили издержки на разведку против Италии и Сербии. [33]
Таким образам, на Россию опять оказалось возможным уделить лишь скромные средства. Впрочем, здесь до некоторой степени пришла на помощь Германия. При начальнике германской разведки полк. Брозе, а позднее при майоре Вильгельме Гейе, связь с нами стала еще боже тесной. Я несколько раз побывал в Берлине, а майор Гейе приезжал в ноябре 1910 г. в Вену. Результаты наших переговоров изложены в меморандуме — «организация службы разведки совместно с Германией».
К сожалению, работа лиц, завербованных разведывательным бюро генштаба для агентурной службы в России, была мало успешна. Только один из них оказал очень хорошие услуги, засняв важные объекты на железнодорожных и грунтовых путях. Мне удалось помешать предполагавшемуся переводу из Черновиц жандармского ротмистра Эдуарда Фишера, бывшего опорой нашей разведывательной службы. При все еще очень элементарном развитии разведывательной службы против России было необходимо по возможности сохранить стабильность личного состава.
В 1910 г. русская контрразведка арестовала двух германских агентов. Русские арестовали своего же подданного барона Унгерн-Штернберга по обвинению в использовании, им обсужденного на закрытом заседании Думы проекта закона о контингенте новобранцев. Они, конечно, приписали деятельность барона на счет Австрии, так как барон имел сношения с австрийским военным атташе майором графом Спаннокки. В действительности же ничего общего с нашей разведкой он не имел.
Усиление шпионской деятельности во время аннексионистского кризиса в 1910 г. увеличило до небывалых размеров количество судебных шпионских процессов. Вновь возобновил свою деятельность и профессионал-шпион Бартман. По отбытии своего первого наказания он снова был осужден на три с половиной года заключения в связи с шантажным письмом к тогдашнему начальнику генштаба ген. фон Бекку. Затем он вместе со своим другом Реннером появился в Ницце, где ему было дано задание местным французским агентурным бюро, направленное против Австро-Венгрии и Германии. Во время германских маневров в Силезии он неосмотрительно приблизился к майору Брозе (разведывательный отдел III б), был арестован, но затем оправдан государственным судом в Лейпциге.
После этого он в Герце сбрил себе бороду, поостриг усы и явился к французскому военному атташе в Риме в качестве итальянского агента против
