Папенька вздохнул, но настаивать не посмел.
Взгляд его скользнул по белоснежным астрам, которые при храмовой лечебнице цвели пышно, в огромных количествах.
— Подождем, — вынесла решение Богуслава. — А там…
— Тадеуш Вевельский предлагает сделку. — Папенька дотянулся до астры, спугнув толстого шмеля, который взвился с громким гудением. Омерзительный этот звук ввинчивался в виски, раздражая невероятно. — Его сынок свободен…
— Который?
— Лихослав… — Папенька поморщился. — Правда, титул ему не наследовать, и тут я Тадеуша понимаю… все ж таки волкодлак… но как партия…
— И сколько просит?
— Пять миллионов.
— Сколько?! — Богуслава сама возмутилась, хотя, конечно, полагала папенькино имущество своим, даром что единственная наследница.
Пока единственная.
— Пять миллионов, Славушка…
Половина состояния, да, определенно, монастырь обошелся бы дешевле.
— Хорошо. — Богуслава закрыла глаза. — Но не Лихослав… кто там следующим в списках идет?
Папенька усмехнулся. Кажется, он сам думал над этим вопросом, и следовало признать, что мысли его были созвучны Богуславиным.
— Велеслав.
— Велеслав… не помню…
— Ты его видела, при гвардейцах подвизается… ничего особенного.
— Оно и к лучшему, если ничего особенного. — Богуслава широко зевнула: все-таки сказывалось истощение. — Скажи князю Вевельскому, что я согласна выйти замуж. Но за князя.
— Думаешь, согласится?
— Если ему нужны деньги, то согласится…
…в конце концов, с замужней спрос меньше. И будущую княгиню Вевельскую в свете примут куда более снисходительно, нежели оступившуюся княжну Ястрежемску. А монастырю надобно будет пожертвовать… в пару-тройку приютов заглянуть, но так, чтоб об этом в газетах написали…
…интервью дать…
…покаяться прилюдно, мол, оступилась… от великой любви к Себастьяну Вевельскому… да, приворожить желала, девичья глупость, которая дорого вышла… и вообще, кто ж знал, что он такой скотиной окажется?
Раскаявшихся жалеют.
А девиц с несчастной влюбленностью — тем паче…
…нет, не прав папенька: рано Богуславе на деревню отправляться, пусть кто-нибудь другой курами занимается, а она найдет способ вернуть себе утраченное.
— Деточка, что ты задумала? — поинтересовался папенька.
— Ничего… не волнуйся… скажи, а здесь можно церемонию провести?
…матушка настоятельница пусть и весьма огорчилась, что Богуслава не сумела отринуть прелести мирской жизни, но, получив из рук князя Ястрежемского чек на сто тысяч злотней, сумела с огорчением управиться.
— Конечно, дитя мое, — ласково сказала она, — я понимаю… ты еще слишком молода…
— Ах, матушка! — Богуслава проронила слезу, надеясь, что выглядит в достаточной мере несчастной и потерянной, чтобы вызывать сочувствие. — Я столько натворила… и лишь дальнейшей праведной жизнью смогу искупить вину…
Белый платочек пришелся весьма кстати.
— И ныне испытываю преогромное желание творить добро…
Матушка настоятельница закивала. Блеснули круглые очочки, дернулся кончик неестественно длинного крючковатого носа, и щека тоже дернулась.
И Богуслава, смиренно потупившись, продолжила:
— Боги в милости своей дали мне еще один шанс… и это ли не знак, что жизнь свою я должна посвятить людям?
Матушка важно кивнула и коснулась сложенными щепотью пальцами лба:
— Боги посылают нам испытания, но они же дают силы их преодолеть.
— Я… я должна рассказать, — на Богуславу снизошло вдохновение, — поделиться тем, что чувствует человек, объятый тьмой… предупредить иных, невинных, кои встанут перед искушением… Хельмовы пути кажутся легкими, но на самом-то деле…
— Что я могу сделать для тебя, дитя мое? — спросила матушка и тайком погладила чек. Сей прочувствованной речи она не поверила, ибо была
