— Если бы, — вздохнул Лихослав, губами трогая шею. — Знаешь… всем было все равно. Христина не чувствовала себя виноватой, она прямо заявила, что меня не любила и не любит и что взрослые люди всегда сумеют договориться… отец тоже так считал. Сказал, что я дурю, что более выгодной партии не найти… сестры плакали… они быстро поняли, что без Христининых денег им не видать красивого дебюта, да и вообще все сложно… братья тоже рассчитывали… быть королевским уланом в столице — дорого…
— Знаешь, — Евдокия наматывала прядь на палец, — я начинаю думать, что Себастьян — единственный относительно нормальный человек во всей твоей семейке…
— Родственников не выбирают.
— Их это не оправдывает. И ты уехал.
— Да. Я… опасался, что уступлю. Знаешь, разумом я все прекрасно понимал. Что Христина меня не любила и любить не будет, что это… приключение — у нее не первое и не последнее… что я не хочу такой жизни. Но разум — это одно, а… я физически не мог без нее. И да, я уехал. Никому ничего говорить не стал… думал, год проведу на границе, а там — как-нибудь… что-то да решилось бы.
Вот только год затянулся на десять.
И если бы не проклятие, то… как знать, хватило бы у Лихослава духу расстаться с Серыми землями? Стоит ли врать себе, что вернуться не тянет.
Тянет.
Есть сны и серое низкое небо, разодранное в клочья. Земля. Моховые поля и перекрученные изуродованные деревья, что застыли между жизнью и смертью. Волчий то ли плач, то ли зов…
— Почему-то мне кажется, — Евдокия спугнула видение, и Лихо судорожно выдохнул, — что твой отец меня не одобрит.
Скорее всего, но…
— Мне плевать на его одобрение. — Лихо зарылся носом в светлые волосы.
Запах хлеба дурманил.
Живой.
И близкий, и, наверное, если счастье есть, то оно именно такое…
— Только пожалуйста, — попросил он на ухо, — не надо больше Беса канделябром бить… он, конечно, еще тот гад, но… брат все-таки.
— Посмотрим.
Евдокия улыбалась.
И призраки отступили, не перед его силой, но… им нечего было делать в этой комнате.
ГЛАВА 5,
рассказывающая о делах сердечных и всяческих страстях
Любовь — это торжество воображения над интеллектом.
Лизанька парила на крыльях любви.
Несколько мешал факт, что любовь эту приходилось скрывать ото всех, тогда как Лизаньке хотелось обратного: чтобы каждый человек в Цветочном павильоне, в Гданьске и Познаньске, да и во всем королевстве узнал, что она, Лизанька, скоро выйдет замуж!
Именно так!
И пусть предложение пока не поступило, но Лизанька по глазам видит — уже недолго осталось. Более того, она распрекрасно понимает, что Грель медлит не оттого, что не любит — любит и говорит об этой любви красиво, — но потому, что он на задании.
Вот завершится конкурс, вернет он себе истинное обличье, и тогда…
…Лизанька жмурилась, представляя себе, как это будет.
Князь в белом костюме — белый ему идет, оттеняет мужественную смуглость кожи — и непременно с букетом в пять дюжин роз. Красных. Потому что белые розы по цвету с костюмом сольются, а красные — контрастно и символично.
Он встанет перед Лизанькой на колени… ладно, на одно колено, и протянет букет, умоляя принять оный знаком его преогромной любви. А когда Лизанька, смущаясь — девицам положено во время сердечных признаний смущение демонстрировать, — букет примет, то князь вытащит из кармана бархатную коробочку…