– Да, мальчик. Пит, – Хедли машинально порылся в кармане пальто, нетерпеливо и быстро суча пальцами. Потом передумал, вдруг осознав, как быстро летит время. – Ему около месяца.
– Как давно вы женаты?
– Несколько лет, – в ту минуту он не мог сказать точнее.
– Каков ваш род занятий?
– Я продавец, – нехотя, с дрожью в голосе признался Хедли. – Телевизоры.
Бекхайм задумался, взглянул на Маршу с загадочным видом, а затем спросил:
– Вы ходите в церковь?
Хедли с большим трудом сознался:
– Нет, не хожу.
– К какому вероисповеданию относится ваша семья?
– Протестанты.
Бекхайм мягко, понимающе улыбнулся.
– Все мы протестанты, мистер Хедли. Я имел в виду, к какой протестантской конфессии принадлежит ваша семья?
– Не знаю. Какие-то конгрегационалисты[82].
– Модернисты?
– Да.
Через минуту Бекхайм спросил:
– Вы приехали сюда, чтобы встретиться со мной?
– Да, – ответил Хедли, пытаясь вложить в это слово все свои чувства – пытаясь показать, как это важно для него.
– Зачем?
Хедли разинул рот, но не нашелся, что сказать. Чувства были столь сильными, что он сумел лишь безмолвно покачать головой.
Не спуская глаз с Хедли, чернокожий великан тихо спросил:
– Вы больны, мистер Хедли?
Хедли радостно поспешил ответить:
– Да, очень болен.
Дрожа от страха, он уставился в пол.
– Смертельно больны?
– Да, – выдавил он из себя, энергично кивнув.
Бекхайм опустил свои тонкие губы.
– Все мы смертельно больны, мистер Хедли. Это великая болезнь, и все мы тяжело ею поражены.
– Да, – горячо согласился Хедли, переполняемый эмоциями. Ему казалось, что он сейчас расплачется. Хедли не мог оторвать взгляд от пола: молча, неподвижно сидел, сжимая кулаки, а по затылку градом катился пот. В комнате было темно: ничего не шевелилось, ничего не происходило.
– Вы хотите выздороветь? – вскоре спросил Бекхайм.
– Да.
– Очень сильно?
– Да, очень сильно.
В горле у Хедли саднило, он весь трепетал от малодушного страха. С одной стороны, ему казалось, что он совершает некий жуткий формальный ритуал, представляющий собой форму без содержания. Но, с другой стороны, произнесенные слова обладали огромным смыслом, и от всего сказанного его захлестывали эмоции. Ответные слова и фразы Хедли исходили из глубины души, но в то же время они отличались вневременной объективностью.
Хедли хотелось, чтобы слова обрели смысл, он сам пожелал их принять, и вскоре ощущение ритуальности померкло, хотя полностью и не исчезло. Пока он сидел напротив Бекхайма, одна половина его мозга оставалась в стороне, словно холодный и беспристрастный наблюдатель, довольный и беспощадно циничный. Эта половина вызывала у него отвращение, но он не мог ее отсечь. Для этой половины Стюарт Хедли и чернокожий исполин были нелепыми, гротескными марионетками, которые несуразно плясали и жестикулировали. Эта часть его мозга начала тихонько смеяться, но сам он все так же сидел, слушая и отвечая.
– Как вы думаете, кто способен вас исцелить? – спросил Бекхайм монотонным, размеренным голосом. – Вы думаете, я способен вас исцелить?
Хедли замялся, вздрогнув в приступе волнения.
– Я… не знаю.
– Нет, – сказал Бекхайм. – Я не способен вас исцелить.
