хорошо за вами ухаживали.
Оба пристально посмотрели на него, ожидая, что он скажет. Они были уверены: теперь-то им бояться больше нечего.
Хедли осторожно ощупал свое лицо. Губы были покрыты какой-то мазью. Ладони тоже. Он весь был в синяках. Все тело болело и казалось чужим. Его одежда, сложенная грудой на сиденье стула рядом с кроватью, выглядела, как куча незнакомого тряпья. Разве это его одежда? Ему вдруг захотелось посмотреться в зеркало. Хедли решил было попросить у старушки зеркало, но говорить оказалось трудно: он попробовал, но вскоре отказался от попыток, откинулся на металлическое изголовье и слегка провел пальцами по разбитому носу. Его помыли и немного подлечили. В висках вспыхнула боль, и Хедли оставил нос в покое.
– Вам что-нибудь нужно? – спросил старик. – Что вам нужно?
– Я хочу поесть, – ответил Хедли.
Они переглянулись, а затем посовещались.
– Чего вы хотите поесть? – подозрительно спросил старик. – У нас не так уж много еды: вы же знаете, сегодня воскресенье.
Хедли замялся и надолго задумался.
– Я хочу арахисовое масло и сандвич с джемом, – наконец сказал он со святой убежденностью.
Их глаза расширились от удивления.
– Что-что?
– Прошу вас, – Хедли хотел продолжить, но не нашелся, что сказать, замолчал и стал с надеждой ждать.
– Может, лучше миску горячего куриного бульона? – спросила старушка.
Хедли покачал головой.
Они снова посовещались.
– Ладно, – неохотно сказала старушка, и они медленно направились к двери. – Знаете, вы не можете долго здесь оставаться, – предупредила женщина. – Нам не по карману вас кормить: у таких людей, как мы, не очень много денег.
– Я понимаю.
Старик облизнул свои надутые губы, а его крошечные глазки вспыхнули и тут же погасли.
– Если вы останетесь здесь, нам придется на вас заявить, – хрипло сказал он.
– Согласен.
Пожилая чета вышла в прихожую.
– Разве у вас нет семьи? – в лоб спросила старушка. –
– Да, – сказал Хедли. Он ответил бы на любой вопрос, лишь бы спровадить их из комнаты. – Да, это мой сын.
– Вы играете в шахматы? – спросил старик, когда женщина скрылась в коридоре, направляясь к лестнице. Жена резко окликнула его, и голова мужчины быстро отвернулась. – Поговорим позже, – пообещал он Хедли и громко крикнул жене: –
Хедли лежал и прислушивался. Он слышал, как они спустились вниз: приглушенные звуки постепенно затихли и полностью смолкли. Затем издалека донесся шум открываемых и закрываемых дверок. Посуда. Столовое серебро. Негромкая воркотня спорящих голосов.
Хедли быстро выпрямился и откинул покрывала. Отчаянным усилием спустил ноги с кровати на пол. Тело было жестким, как железо: он чуть не вскрикнул, когда попытался взять одежду. Руки и ладони горели огнем, Хедли едва мог пошевелить пальцами.
Он побыстрее оделся, но обуваться не стал. Засунув туфли в карманы пальто, похромал к окну. Оно было закрыто на защелку. Хедли без труда открыл мудреную ржавую щеколду и дернул за окислившиеся металлические ручки. Окно не открывалось: оно заржавело, и его покрасили закрытым. Хедли потянул изо всех сил. Неожиданно окно поддалось и с недовольным скрипом заскользило вверх. Он ловко подсунул под него предплечья, встал на колени и напрягся, сцепив руки. Окно наполовину открылось. Хватит.
Хедли перелез на узкий железный балкон, где его окутал промозглый туман, холодный и пронизывающий. Пелена едкой воды медленно опускалась на захламленный двор, заборы, трухлявый гараж. Хедли перемахнул через перила и спрыгнул с балкона на землю.
Босые ступни ударились с ошеломительной силой. Он промазал и приземлился не на мягкую траву, а на бетон. Разбитые ноги пронизала тошнотворная боль. Хедли рухнул мешком и стал извиваться, пытаясь сдержать душивший его крик. Стюарт долго там провалялся, отгоняя от себя накатывающую темноту и дожидаясь, пока к ногам вернется хоть какая-то чувствительность. В окне послышались голоса, началась взволнованная суета. Лица выглянули и тут же спрятались. Пронзительные выкрики. Беготня.
Надо было поторапливаться. Ему с трудом удалось встать и проковылять пару шагов. Придерживаясь за стену дома, он добрался до чугунных ворот.
Хедли принялся дергать ворота холодными, занемевшими пальцами. Наконец он сумел распахнуть их и прохромал наружу. Узкая бетонная дорожка вела
