– Кем ты был в прошлой жизни, игрок? Карточным шулером?
– Поступал в военное училище. Не знаю в какое. Ни города своего не помню, ни родителей. Ни-че-го. Ты маму помнишь?
– Допустим.
– А я нет. А дом ты свой помнишь?
– Не твое дело.
– А я не помню! – в полный голос крикнул Олег. – Можешь ты это понять, ты, чистюля?! Не помню! Ничего!
– Успокойся, – попросила Женя.
– Да я спокоен! Я только здесь и успокоился! Меня знаешь сколько били? Знаешь, через какие дела я прошел?! Хочешь, шрамы покажу?! – Олег бросил управление и рванул на груди куртку.
– Тихо! – рявкнула Женя, упирая ему в бок ствол пистолета. – Машину веди.
– Извини. – Олег сбавил тон и послушно взялся за руль. Контроль над собой у него был потрясающий. Среди «проснувшихся» Женя такого еще не видела.
– Это все нервы… Устал я, – тоскливо протянул Олег. – Можешь убрать пушку. Я уже в порядке. Я не опасен. Ты мне нужна, понимаешь? Я тебе не причиню вреда.
Машина выехала на перекресток. Внезапно слева мелькнула тень, и «Чероки» подрезал угловатый черный джип.
– Ну вот, легок на помине! – воскликнул Олег. – Теперь начнется… А ну, давай на заднее сиденье – и лежать!
– Что будет? – спросила Женя, ныряя между сиденьями назад.
– Дурацкая болтовня, – Олег аккуратно запарковал машину у тротуара. – Не паникуй, справимся. Но это может быть надолго. Лежи тихо, хорошо? И ни в коем случае не стреляй. Я все устрою. Со мной этот кретин считается.
– А с Главным? – поинтересовалась Женя, утрамбовываясь под дверь.
– Хватит язвить, – посоветовал Олег и вышел наружу.
Вдоль обоих бортов «Чероки» протопали тяжелые башмаки. Патруль занял оборону.
Гош остановил тягач посреди двора, заглушил двигатель и с трудом выбрался наружу. От рычагов очень устали руки, снять шлемофон оказалось неожиданно сложным делом, а закурить – и подавно.
Большой сидел на подножке «Дефендера» и громко всхлипывал. Цыган с потерянным видом бродил среди развалин коровника. Внутри сгоревшего дома что-то с грохотом упало, и чертыхнулся Костя.
Гош устало присел на башенку транспортера. Он был готов увидеть вместо фермы пепелище. С того момента, как отпустил «тупых», – готов. Плакать не хотелось, было просто невообразимо пакостно на душе. Вот как случается – пожалел нескольких чужих и этим фактически убил двоих близких.
Большой поднял зареванное лицо.
– Что же теперь делать? – спросил он.
– А? – не расслышал оглохший Гош.
– Я говорю – что делать теперь?
Гош спрыгнул на землю и, неловко ковыляя – оказывается, болели не только руки, – подошел к Большому.
– Это все моя вина, – сказал он, глядя великану прямо в глаза. – И ничего уже не поправишь.
– Оставь, Гошка. Ни в чем ты не виноват.
– Я отпустил их. Понимаешь, отпустил.
– И правильно… – Большой снова всхлипнул. – Отпустил – и правильно. А что ты должен был? Расстрелять на месте только за то, что они тебя не любят?
– Не знаю…
– Все к этому шло, – подал голос Цыган, выбираясь из коровника с парой обугленных лопат в руках. – Неделей раньше, неделей позже, какая разница. Не забыть бы только Косте в морду дать.
– Да что же мне теперь, повеситься?! – плачущим голосом взмолился из дома Костя. – Ну заснул я, заснул! Да! А эти?.. Кто их просил рацию на столе бросать?
– Заткнись, – попросил Большой. – А то я тебе… Ох, не могу… Не смотрите на меня, ребята.
– Да мы и не смотрим, – Цыган протянул Гошу лопату. – Где?
– В саду, наверное, – понял Гош немой вопрос. – Фермера где хоронили?
– Там. Под забором.
– Вот и пошли.
– Эй, Большой! Кончишь плакать, найди лопату и присоединяйся.
