— Там, где Господь? — прошептала Дженни.
Несчастная девушка закричала, будто от боли; Рукасл обнял ее, успокаивая. Наконец Алиса умолкла и продолжала сидеть на кровати, выпрямив спину.
— Вы все слышали, мистер Рукасл, — сказал Ватсон. — Она сказала все прямо. Вы же никогда не задавали ей таких… прямых вопросов, верно?
Дженни подошла к кровати, на которой в объятиях Рукасла сидело несчастное существо, и опустилась на колени рядом.
— Сэр, прошу вас, отпустите ее. Дайте ей наконец покой — то единственное, к чему она стремится. Вы ведь любите ее, и ваша любовь — отражение любви Гос… — Она запнулась, покосившись на Алису. — Той любви, которая превыше всего. Ради нее, ради этой любви и самой вашей дочери, дайте ее уйти туда, где нет скорби. Вы же мучаете ее, мистер Рукасл! Она никогда не сможет смеяться. Ведь смеется душа, а ее душа сейчас витает у церкви и просит Отца небесного о милости, которую не дал ей родной отец. Умоляю вас, заклинаю тем именем, которое нельзя произнести в этой комнате, — да неужели вы не видите, чьей силой пользуетесь? Опомнитесь же!
— Сумасшедший старик, — хрипло сказал Фаулер, — отпустите ее. Вы совсем потеряли голову, побойтесь хотя бы Высшего судию!
Миссис Толлер стояла скорбным изваянием возле стола. На кровати Джефро Рукасл цеплялся за тело, от которого уже исходил едва уловимый сладковатый запах.
С утра шел дождь, мелкий, почти незаметный. Оседал моросью на лицах, на жухлой прошлогодней траве, на крышке гроба и рыхлых комьях весенней земли. Жители Сент-Мери-Мид провожали шестую, последнюю жертву эпидемии. Тихо, сдавленно плакала младшая Эллиот. Сестры сначала пытались ее утешать, но вскоре прекратили. «Любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего», — читал викарий, и Дженни подумала вдруг, что не зря он взял именно эту тему. Мистер Рукасл всю ночь просидел над гробом дочери. Родительская любовь — святое чувство, но человек остается человеком, со всеми его страстями, заблуждениями и, к счастью, раскаянием.
«Любовь никогда не перестает…»
— Я надеюсь, — сказал им перед похоронами мистер Петтифер, — что эта страшная ошибка вернет Джефро на путь, предначертанный Господом нашим. Однажды он уже возроптал на Него, не простив смерть близкого человека, и вот к чему это привело… Дьявол ловит людей на лучшее в них.
Дженни смотрела на мистера Рукасла и его вторую жену: та стояла рядом с мужем, сжимая обеими руками его ладонь, и губы ее дрожали все сильнее. К Рукаслам подошла миссис Петтифер, погладила молодую женщину по плечу, что-то тихо сказала. Дженни осторожно подобралась ближе.
— Моя девочка… — Джефро Рукасл говорил с явственным трудом, как будто горло его сжимал спазм. — За что, скажите, за что? Такая молодая, невинная… Господь жесток.
— Мы не можем знать, — тихо ответила миссис Петтифер. — Возможно, Господь спас ее от худшей участи. Мы ропщем на то, что есть, не зная того, что могло бы случиться. Не нам судить о путях Его. И не нам сомневаться в Его милосердии…
Больше не будет печального призрака у церкви, думала Дженни. Раньше ей и в голову бы не пришло, что смерть и похороны могут оказаться счастливой развязкой дела. Бедная Алиса…
— Алисе хорошо сейчас, — эхом от ее мыслей продолжала миссис Петтифер. — Она в лучшем из миров, и она знает, что вы ее любите. Ведь любовь не заканчивается смертью.
— Мне кажется…
Джефро Рукасл резко замолчал, лицо его исказилось, странно задергалось, а потом он заплакал. Старая миссис Петтифер погладила его по плечу нежным материнским жестом.
— Мне кажется, она…
Смеется, подумала Дженни. Она смеется. Значит, мне не послышалось.
Анастасия Шакирова
Стимпанк-детектив (перевертыши и видящие)
1. столичный экспресс отбывает в семнадцать тридцать, он точен, как солнце и звезды, как счетчик дней. Агата — очки, чемодан и мужская стрижка, она отправляется в город. к чужой родне.
кондуктор приносит ей теплого чаю с мятой, «вот леди! — он думает, — всем бы в пример ее». кондуктор не знает, что сердце в груди Агаты испуганно бьется подстреленным воробьем.
