наблюдала за Мистиной уже три года, но не перестала дивиться его способности совмещать деловитость со скрытым любострастием, да так, что этот сплав казался совершенно естественным и одно ничуть не мешало другому.
И все же она замечала, что с минувшей весны его обращение с ней изменилось. Он начал на самом деле слушать то, что она говорит, а не отшучиваться. Не так чтобы в его взгляде появилось уважение… но выражение собственного превосходства стало не таким ярким. Он стал смотреть на нее так, как смотрел бы на толкового отрока: еще не человек, но уже на пути к этому. Уже внушает надежды.
– Поупражняйся, – посоветовал он. – Не завтра же еще начинать?
– Дня через три. Ко мне вчера приходили большухи…
– Чьи большухи приходили? – оживленно спросил Мистина: это было важно.
– Гостимилова, Веледенева, Радовекова.
– Это хорошо! Сами пришли, или ты за ними посылала?
– Посылала недели две назад. Велела кланяться и просила, чтобы они своим умом и опытом меня, молодую, наставили и оповестили, когда рожь в спелость войдет.
– Правильно, – одобрил Мистина, и Эльга поневоле ощутила гордость.
Не требовалось объяснять ему, как важно ей, молодой русской княгине, привлечь к себе этих дородных баб с обожженным солнцем лицами, с отвислыми от частых родов животами, до которых спускаются груди, выкормившие десяток чад. Она так непохожа на них, но они должны увидеть в ней свою святыню – воплощение земли. Той земли, что была родной им, но не Эльге.
– Через три дня, бабы решили, надо зажинать, чтобы успеть убрать, пока рожь не посыплется.
– Ну, за три дня научишься. Тебе же не все поле жать.
– Где мне поучиться, чтобы никто не видел?
– Пойдем ближе к ночи до бору, там порежешь траву на поляне, где нет никого. Да хоть прямо сегодня, пока небо ясное.
– Ближе к ночи?
– Но ты же хотела, чтобы тебя никто не видел? Только оденься, как все бабы. Чтобы издалека в глаза не бросалось, что княгиня. Я своих отроков и лошадей возьму. Как начнет темнеть, будь готова и жди.
Вечером, зайдя в жилую избу, Ингвар отчасти удивился: жена сидела в белой сорочке и красной плахте, вытканной нарочно для обрядов, и будто бы чего-то ждала.
– Ты что это бабой нарядилась? – Он знал, что Эльга не любит славянского платья и никогда его не носит.
– Я так на жатву пойду.
– А сейчас что – жатва? Я, знаешь, уже спать собирался.
– Почти жатва. Где Свенельдич?
– В гриднице. Тебе он зачем?
– Жать пойдем.
– Жать? Со Свенельдичем? – Ингвар нахмурился. – Что ты мне голову морочишь? Чего жать? И почему на ночь глядя?
Он устал за день и не хотел разгадывать загадки. Это лето выдалось самым непростым за его жизнь. Сложнее даже тех, что Ингвар проводил в военном походе – там-то ему, храброму и решительному, было все понятно. Но княжий стол требовал совершенно других умений и способностей, и он с трудом привыкал к новому положению.
– Лучше не спрашивай! – Эльга улыбнулась и ласково положила руки ему на грудь.
Они были почти одного роста, но она – легкая, стройная, светлая – смотрелась как белая лань рядом с сильным, но неказистым рабочим конем. При русых волосах и бровях борода у Ингвара росла рыжая, а весь облик был таким простецким, что странно было видеть его во главе куда более внушительных людей. Он был далеко не глуп, но сразу понимал только хорошо знакомые ему предметы. Эльга давно знала: если некое дело нельзя объяснить в трех словах, проще отшутиться.
– Сейчас мы с Утой пойдем жать траву на поляне, а Мистина с отроками будет нас охранять, – пояснила она. – Скоро вернемся. Но ты ложись, не жди меня.
– Что вы затеяли? Это что… ворожба какая-нибудь?
Ингвар сомневался, не дурачат ли его, но твердо знал: и жена его, и побратим совершенно не те люди, что могут заняться полевыми работами без особых тайных причин.
– Можно и так сказать. Но ничего опасного!
– Зачем вы Уту ночью по полянам таскаете! – Ингвару не понравился этот замысел. – Ей беречься надо! Что вы с Долговязым за игрища дурацкие все выдумываете? Неймется вам!
Его немного раздражало, что он не всегда поспевал за бойкими умом женой и побратимом.
