сердце чужих баб, Ингвар полагался на мнение жены.
Удивительное дело, но в число видоков попал Мистина.
– Вот, старцы киевские, те оборотни, что портили поля! – Он выложил на землю три веприных копытца и шесть ушей, обернутых в кусок кожи. – Туши мы сожгли, и все киевляне видели, а это оставили. Посмотрите сами, люди, – он показал на Белянца и его женщин, – у этих троих руки-ноги целы? Уши на месте?
По толпе пробежал сдержанный смешок.
– Вроде как целы, – кивнул Избыгнев, усмехаясь в длинную белую бороду. – А вот у молодой бабы я бы уши-то пощупал…
Всем известно, как бывает: если поранить или искалечить оборотня в зверином обличьи, то и в человеческом он будет иметь рану на том же месте. И если конечности Белянцевых домочадцев целы, значит, в порче полей они не повинны.
– Что скажете, старейшины? – Ингвар обвел бояр глазами. – Чтобы Белянцова дочь ворожбу творила, видоков не сыскали. Одна баба на торгу болтала, да той бабы след простыл. Вот – оборотни, – он кивнул на копытца, – они мертвы и сожжены, а Белянец перед нами стоит. Стало быть, не портил полей Белянец. Согласны?
– Согласны мы, – глянув на других, подтвердил Избыгнев, и остальные закивали.
– А откуда ж тогда оборотни? – воскликнул Радовек. – Может, не сами они ворожили, а других подослали?
– Кто подослал, сейчас мы и объявим, – сказал Ингвар, и грозный голос его и тяжелый взгляд не предвещали ответчику ничего хорошего.
Князь киевский был молод: ему шел двадцать второй год. У тех поселян, кто сегодня видел его в первый раз – наверняка такие были, – возникало недоумение: рядом с высоким, красивым Мистиной Свенельдичем Ингвар смотрелся отроком, почему-то имеющим право сидеть, когда люди более внушительного вида стоят. Ничем не примечательные черты, русые волосы, пушистая рыжая бородка – лишь складки между носом и углами рта придавали этому лицу суровость. Простая серая рубаха и коса либо цеп на плече подошли бы ему куда больше, чем цветное, отделанное греческим шелком платье и рейнский меч в посеребренных ножнах. Но вот взгляд его сразу выдавал воина, привыкшего принимать решения с далеко идущими последствиями за себя и за других.
– У тебя, Радовече, в роду случилось злое дело: брат убил брата, – продолжал Ингвар.
– Все баба виновата! – От испуга Радовек даже решился перебить.
– Люди доказали ее невиновность! – возразила Эльга, стараясь сдерживать гнев и гадливость, которые ей внушало это семейство.
– А даже была бы и виновата, – Ингвар воззрился на Загребу, – ты-то мужик или ветошка печная, что с тобой баба что хочет, то и делает? Если в таком деле вина на ней, то ты – баба, а она – мужик!
Родичи Белянца засмеялись, старейшины на скамьях тоже ухмыльнулись в бороды.
– Но ты убил своего брата, – продолжал Ингвар, не сводя с Загребы тяжелого взгляда. – Я по первой мысли решил, что это дело вашего рода, вы сами со своими и разбирайтесь. А боги мою оплошку поправили. Свою кровь своему же пролить – не такое дело, чтобы только вас касалось. Боги такого не прощают. Потому и порчу на ваше поле, – он кивнул на кабаньи копытца, – послали. Значит, не простили вам боги вину! А раз боги не прощают, и мы не спустим. Из-за тебя, распутника, вся земля Полянская могла бы без хлеба остаться, кабы не моя княгиня и не воевода, что оборотней изловил. Но мы ждать не будем, пока боги беду пошлют еще похуже того. И я вам, мужи полянские, предлагаю вот что.
Он оглядел старейшин, еще потрясенных той мыслью, что оборотни явились на поле злой волей самого же Радовека, который простил одному сыну убийство другого.
– Загребу из рода и из земли Полянской изгнать. Если ты, Радовече, сына не изгонишь, то тебя и род твой к принесению треб и к суду на Святой горе более не допустим, и буду брать с вас двойную дань. Не хотим, чтобы за ваше паскудство весь род русский и полянский отвечал перед богами. Приданое и детей вдовы Червецовой ей выдать не позднее трех дней. Заплатите ей выкуп за убийство мужа. И просите на коленях, чтобы приняла. У тебя сын есть? – обратился он к самой Белянице.
– Есть, княже, – она глянула на годовалого ребенка, которого держала баба позади Немировны.
– Потому что если она не примет выкуп, – Ингвар вновь посмотрел на Радовека, – то лет через двенадцать ее сын получит право взять с вас кровью за кровь отца. И я его месть признаю законной! Что, старцы киевские, – справедлив мой суд?
Старейшины на скамьях стали переглядываться. Впервые на их памяти князь, да еще пришлый русский князь, приказывал отцу, как ему поступать со своими домочадцами. Но вина была, при том такая, какую никто не хотел разделить, допуская Радовека к жертвоприношениям. И хотя на словах за Радовеком оставалось право выбора, как поступить с сыном, – изгнать или оставить при себе, – все понимали: князь присвоил право распоряжаться человеком через голову старших в роду.
Но, хотя на лицах отражалось смятение, никто не возразил. Как и Радовеку, им всем предложили выбрать: старинный закон власти отца над сыном или благополучие всей земли Полянской.
Эльга сидела, сложив руки на коленях и не шевелясь. Оставался один шаг до победы – гораздо большей, чем она думала изначально. Когда Ингвар вчера впервые сказал им, что потравой боги наказали Радовека за братоубийство в роду, они с Мистиной переглянулись, не совладав со своим изумлением.
