говорила, что мать никогда не смеется, полагает, что девочкам не пристало бегать и они уж точно не имеют никакого права быть такими высокими, какой обещала стать ее дочь.
Люпе обняла меня крепко-крепко, потом отстранилась и смерила взглядом.
– Так и не вытянулась! – завистливо вздохнула она и тут же нахмурилась. – Что случилось? Ты вся бледная. Отец не позволял загорать летом? Меня мама не пускает, но я иногда выбираюсь…
– Ката пропала, – едва вымолвила я. – Только что видела ее мать.
– Ката?
– Да, – я закатила глаза. – Девочка, которая сидит сзади.
Люпе переступила с ноги на ногу. Вид у нее был такой, какой бывает у Пепа, когда он как ни в чем ни бывало уходит от разбитой миски.
Я пристально посмотрела на нее.
– Что?
– Что что? – Люпе повесила сумку на плечо.
– Ты что-то знаешь. – Я шагнула вперед.
– Нет, не знаю. – Она отступила на шаг.
Я вскинула бровь, как учил Па.
И Люпе сдалась.
– Уверена, ничего не случилось. Просто… Летом она работала на кухне, и вчера я попросила ее сходить в сад и принести…
– В сад! – В животе у меня заворочалось что-то неприятное. – Ты же знаешь, нам не разрешено туда ходить.
– Конечно, знаю, но я уже сто лет не ела драконова сердца. И что, в день рождения нельзя попробовать?
Сама я никогда не пробовала драконова сердца и даже плохо представляла, как оно выглядит, но знала, что у Люпе этот плод питахайи – любимое лакомство и что их выращивают в губернаторском саду на краю леса. Запретном для всех, кроме стражей и избранных слуг.
– Люпе, ты же понимаешь, что если Кату поймали, она сейчас наверняка в Дедало.
Моя подруга беззаботно отмахнулась.
– Ты снова о том же? Я тоже живу здесь, но никогда его не видела.
Это в ее духе – не замечать того, что прямо под носом. А Дедало – лабиринт – был как раз у нее под носом, потому что свой дом губернатор Адори построил ровно над природными туннелями, которые он потом превратил в тюрьму. Муж Маши провел там десять лет, прежде чем умер.
Люпе положила руку мне на плечи.
– Ну хватит ворчать. Ничего с ней не случится! – Она подтолкнула меня в сторону ведущей к полям узкой улочки. – Вот увидишь, сидит твоя Ката в классе да лопает мои драконовы сердца. Попробуешь и поймешь, какая это вкуснятина! И не забудь – сегодня вечером фейерверк!
Люпе терпеть не могла темноту, но фейерверки обожала. Они были необыкновенные – яркие, разноцветные, сверкающие, как звезды, – но мне не нравились, потому что слишком пугали нашего Пепа.
– Папа разрешил выбирать цвета. Будут золотистые, один голубой, два красных…
Мы шли коротким путем, через поля, и я слушала ее вполуха и старалась не беспокоиться. Наверно, Люпе права. Даже если бы стражники поймали Кату, они ведь не стали бы бросать девочку в Дедало только за то, что она украла немного фруктов? Я дала себе обещание быть особенно доброй с Катой в школе и, может быть, даже пригласить ее посмотреть фейерверк из нашего сада.
– Да ведь ты еще это не видела, – сказала Люпе и, остановившись, дернула меня за руку.
– Что?
Она вытащила из-под платья толстую золотую цепь, положила на ладонь и протянула. Под солнцем блеснул золотой медальон, украшенный гравировкой, которую я сразу узнала.
– Это Африка. Папа оттуда родом. Подарил мне на день рождения. Его когда-то моя бабушка носила.
– А внутри что?
Люпе пожала плечами.
– Па говорит, что смотреть нельзя, пока я не повзрослею. Ключ есть только у него.
– Симпатичный.
– И тяжелый. Но мне нравится. А больше я ничего и не получила.
Люпе выжидающе посмотрела на меня. Я попыталась сделать вид, что не понимаю, чего она ждет, но она так глупо улыбалась, что я не выдержала. Достала из сумки свиток, протянула ей и тоже улыбнулась.
– С днем рождения.
– Карта! Помеченная крестиком!
