— Поверь, я уже так считаю.
Некоторое время они сидели молча. Джанс откинулась на подушки, Марнс смотрел куда-то вдаль. Она с удивлением отметила, насколько успокаивающим и естественным было просто находиться в комнате наедине с ним. Даже в разговорах не ощущалось необходимости. Они могли просто
— Вы не разговаривали со священником? — спросил наконец Марнс.
— Нет. А ты?
— И я тоже. Но подумывал об этом.
— Из-за Холстона?
— Отчасти. — Он наклонился и с силой провел ладонями вниз по бедрам, как будто выжимая из них усталость. — Хотел бы я услышать, где, по мнению священников, сейчас его душа.
— Она все еще с нами. Во всяком случае, они так говорят.
— А вы как считаете?
— Я? — Она приподнялась с подушек и оперлась на локоть, глядя на Марнса. — Если честно, не знаю. Я была слишком занята, чтобы об этом думать.
— Как полагаете, душа Дональда все еще здесь, с нами?
По коже Джанс пробежали мурашки. Она уже не помнила, когда ее покойного мужа в последний раз называли по имени.
— Он умер много лет назад. Я куда больше времени провела замужем за его призраком, чем за ним.
— По-моему, об ушедших так говорить не следует.
Джанс опустила взгляд на кровать. Мир перед ее глазами немного расплылся.
— Думаю, он не станет возражать. И да, он все еще со мной. Он каждый день побуждает меня быть хорошим человеком. И я чувствую, как он все время за мной наблюдает.
— И за мной тоже, — сказал Марнс.
Джанс подняла взгляд и увидела, что он смотрит на нее.
— Как думаете, он желал бы вам счастья? В смысле, во всех отношениях? — Он перестал массировать бедра и сидел, положив руки на колени.
— Ты был его лучшим другом. Как по-твоему, чего бы он хотел?
Марнс потер лицо и взглянул на закрытую дверь, когда по коридору протопал смеющийся ребенок.
— Пожалуй, он всегда хотел только одного — счастья для вас. Поэтому он и был для вас самым подходящим мужем.
Когда он отвернулся, Джанс украдкой вытерла глаза и удивленно взглянула на мокрые пальцы.
— Уже поздно, — сказала она, свесила ноги с кровати и потянулась за своими ботинками. Рюкзак и трость дожидались возле двери. — Думаю, ты прав. Утром у меня все будет болеть, но вскоре я почувствую себя сильнее.
12
На второй и последний день спуска новизна постепенно проходила. Стук шагов по большой винтовой лестнице успокаивал. Джанс теперь могла погрузиться в свои мысли, причем настолько глубоко и безмятежно, что лишь при взгляде на номер этажа — семьдесят два, восемьдесят четыре — начинала удивляться, куда подевалась еще дюжина пролетов. У нее даже прошла боль в левой ноге — она так и не поняла, то ли колено онемело от усталости, то ли здоровье действительно восстанавливалось. Она стала меньше пользоваться тростью, обнаружив, что та лишь сбивает темп, потому что часто попадает между ступенями и застревает. Засунутая под мышку, она оказалась более полезной. Нечто вроде дополнительной кости в скелете, для прочности.
Когда они миновали девяностый этаж, где воняло навозом, Джанс направилась дальше, отказавшись от запланированной здесь экскурсии и перерыва на обед. Она лишь мельком вспомнила о маленьком кролике, ухитрившемся сбежать с фермы, подняться незамеченным на двадцать этажей и вволю погулять среди овощей и фруктов, приведя в замешательство половину обитателей бункера.
Формально после девяносто седьмого этажа они уже находились «на глубине». На самом дне нижней трети бункера. Но притом что сугубо математически бункер делился на три секции по сорок восемь этажей, мысленно Джанс рисовала себе его структуру иначе. Сотый был лучшей разделительной линией. Вехой. Она считала этажи, пока они не достигли первой площадки с трехзначным номером, где и остановились передохнуть.
Джанс отметила, как тяжело дышит Марнс. Но сама она чувствовала себя отлично. Как раз такой бодрой и обновленной, какой она надеялась стать во время путешествия. Вчерашние страх и усталость исчезли. Осталось лишь опасение, что неприятные чувства могут вернуться, что эта бьющая через
