Как я и надеялся, на углу, у супермаркета, стояли два бомбилы. Договорились быстро, летим на пляж, в Донское. Как я заметил, почти в каждом городе, где есть река или водоем, есть часть города или посёлок на берегу, носящий это прозвище. Официально или нет.
Доехали. Выскочил из машины, бегу, ору.
– Папа! – кричит зарёванный голос. Сын бежит навстречу. У меня кипяток пролился по жилам и брызнул из глаз. Сгрёб в охабку, чуть не раздавил.
– Мама, мама, – говорил сын, – она обещала. Что-то случилось!
Мой бедный мальчик. Один, в темноте, перепуган, но переживает не за себя, а за мать.
– Разберёмся! – отвечаю я ему. – Где твой телефон?
– Дома. Я же с мамой. Был.
Тут мужество оставило моего мальчика. Он заревел в голос. Сука, шлюха (подруга жены) оставила десятилетнего ребёнка одного. Ширинки увидала и поскакала!
– Разберёмся.
Посадил сына в машину, велел ему и бомбиле ждать, оббежал окрестности – ничего.
Отвёз сына домой, как смог успокоил.
– Я поеду маму поищу, а ты постарайся поспать. Если надо, свет оставь, лады?
– Пап, ты за меня не бойся. Ты маму найди. Может, она колесо проколола?
– Найдём, колесо поменяем. Я тебя закрою. Идёт?
– Угу.
Он включил телевизор, обнял подушку, завалился на бок на диване, зажмурился. Я поцеловал его в темечко, выбежал из дома.
Бомбила ждал. Мы поехали с ним по маршруту, которым моя любимая должна была проследовать. Потом по менее вероятному маршруту.
Рассветало, но так же – никакой ясности.
– Может, загуляла? – решился, наконец, бомбила. – Бабы они знаешь какие?
– Знаю. И хорошо бы так, но… Хорошо бы так.
Во мне закипало отчаяние. Она не могла загулять. Она не могла заблудиться. Не сломалась машина, она не попала в аварию – машину бы не успели убрать. Значит, что-то более мрачное и страшное. Липкий страх полз по спине.
У дверей ментовки позвонил на работу, сказал, что не могу выйти. Выслушал, что так нельзя, что это увольнение.
– Пох, – ответил я в трубку, – я не могу выйти.
И, сбросив вызов, зашёл в линейный отдел.
Я, в принципе, и ждал, что моё заявление не вызовет энтузиазма. Я понимал, что они думают: загуляла баба, появится, а нам бумаг оформлять миллион. Понимал. Потому не убеждал, не просил, просто гнул своё. Наконец они приняли моё заявление на пропажу жены и заявление на угон машины. Заявы разные, пойдут по разным ведомствам, а цель будут преследовать одну. Дождался, пока не увидел фотку жены в компах ментов, в разделе «Их разыскивают».
Тут же позвонил куму. Он у нас в милиции служит. Хоть и старлей всего, но в криминальной милиции. Это у них подразделение такое. Он меня выслушал, обещал подсуетиться. Не задавал глупых вопросов про загулы – он мою жену хорошо знал, как-никак он её троюродный брат. Знает, что она умница. Если и загуляет, то так, что никто не догадается. Так глупо, с розыском в милиции, она не сможет.
Потом позвонил ещё одному хорошему другу семьи. Тот уже дослужился до полковника милиции. В Чечню ездил, чтоб полканом стать. В той командировке он подорвался на фугасе, полгода валялся по госпиталям, но смог восстановиться. Даже полковника получил. А то служил пять лет на полковничьей должности в звании подпола.
Он молча выслушал. Спросил только:
– В последний месяц медкомиссий она не проходила?
– Проходила. У неё же через неделю соревнования.
– Понятно. Всё, Виктор, ты больше ничего не предпринимай. Жди. И постарайся успокоиться.
Как тут успокоиться? И этот вопрос про медкомиссию, он к чему? О чем ты, опер, знаешь? Что там случилось?
Пришёл домой. Сын уже не спал. Молча смотрел на меня. Я сел рядом на диван. Уставился невидящими глазами в телевизор.
– Я к бабушке? – спросил сын.
Когда ты успел так повзрослеть, сынок?
