бегали муравьи, кусали его, и он то и дело их смахивал, тихо чертыхаясь. Он всматривался то в плывущий туман, готовый поглотить его, как канапе, то в выцветший от времени плакат с изображением шлюховатого вида черномазой красотки в полупрозрачном бикини, приклеенный к перегородке водительской кабины. Время от времени он начинал тереть кулаками глаза, словно ребенок, которому пора уже лежать в кровати, спать. И поглаживал ореховое цевье, приговаривая шепотом: «Ты настоящая палочка-выручалочка, если кто сунется, то мы уж им зададим перцу. Да?»
Охотничий карабин самодовольно молчал. «Блазер R-93 Сафари», над которым изощренно потрудились немецкие инженеры, несмотря на свой вес, знал себе цену. Из такого оружия можно было запросто завалить слона или огромного медведя, учитывая сумасшедшую мощь патронов. А патронов Тихоня распихал по карманам не меньше двух дюжин – едва штаны не спали, пришлось даже потуже затянуть ремень.
То справа, то слева иногда раздавались окрики солдат. Каратели взяли в кольцо гостиницу. Откуда-то с южной стороны доносился глухой рык двигателя грузовика. Здание гостиницы, деревья, все вокруг переплеталось в плывущем тумане в странных геометрических узорах, безуспешно цепляясь друг за дружку. Легкие порывы ветра шевелили сочно-зеленые разлапистые листья папоротников, и они, казалось, зашептали хором, тысячей голосов, с едким занудством, властно повторяя одно и то же:
«Уколись-уколись-уколись!»
В голове у Тихони все эти слова превращались в звук рашпиля. Он морщился. Это причиняло ему муки похлеще, чем были у Тантала [36].
Сознание Тихони то и дело проваливалось в другой мир. Его пробирала дрожь – то холодная, то горячая. Неприятная. Легкие напоминали два целлофановых мешка, наполненных водой. Он хватал ртом воздух; горло так пересохло, что глотать было больно. И отчетливо слышал стук собственного сердца – тяжелый, медленный, приглушенный барабанный бой в ушах – накатывающий волной и тут же отдаляющийся. Начиналась ломка. Ему очень хотелось уколоться. Мысли об этом звучали в голове, как целый хор обезумевших сверчков: «тррр-тррр-тррр-тррр…» Нет, скорее даже не мысли, а голоса, звучащие не в ушах, а в сознании. Что-то болезненно вырывалось у него изнутри, словно корень дерева из земли.
Он отчетливо слышал, что к пьяняще-приторному запаху травы и гниловатому аромату листьев, доносимых порывами ветра, подмешивалось что-то более резкое, неприятное. Похоже, на авиационный керосин, решил Тихоня, принюхиваясь. Блин, откуда он здесь? Он как-то раз бывал на аэродроме и знал этот запах. Неужели сракоротые вояки что-то затеяли? Хотят сжечь гостиницу?
Он облизал языком пересохшие губы, снова окинул оценивающим взглядом красотку на плакате: «Интересно, а она дала бы мне? Что, если бы мы делали это по-собачьи? Нет, наверно, не дала бы. Такая, поди, полсотни стоит. Никак не меньше. А то и больше. В мире полно несговорчивых и упрямых сучек, набивающих себе цену. А эта стерва, у нее что – бородатая устрица чем-то от других отличается? Беззаботная, мля, как огурец. Небось, занимается всякими шалостями сама с собой в душе, а корчит из себя…» И на пару минут он погрузился в грезы, в которых выделывал с девицей с плаката всякие непристойные «штучки», после чего понял – с явной неохотой – что его фантазиям никогда не сбыться.
В желудке Тихони раздалось жадное урчание – зашевелился червячок голода. Он почувствовал, что по-настоящему проголодался, но не смог вспомнить, когда в последний раз ел. «Сейчас бы жареных сосисок с тушеной капустой, чесночную булочку и лимонада! – размечтался он. – А еще лучше – вдохнуть носом пару дорожек белой радости… Черт! Не думай об этом! НЕ-ДУ-МАЙ! Все осталось там, в гостинице, и пока сракоротые оттуда не свалят, придется терпеть муки». И чертовски хотелось курить.
Послышался какой-то звук. Совсем рядом.
«Мазефака!»
Снова тишина.
Долгая, невыносимая пауза.
Тихоня замер. Он прислушивался к своему страху, который ожил в закоулках его мозга, словно злокачественная опухоль.
Кто это? Каратели?
Звук снова повторился. Уже ближе.
Запах керосина становился резче.
Тихоня услышал прерывистое дыхание, серию мелких шажков и вздрогнул так, будто почуял приближение настоящего землетрясения. На миг он заметил скользнувшую в тумане размытую, черную тень. Колыхнулись листья папоротников.
Старичок-амфибия? Только этих сейчас не хватало! Эти, как и их детеныши, часто передвигались по суше квадропедальным способом. А рядом должны быть и другие…
По позвоночнику пополз ледяной страх. Ломка отступила, будто ее никогда и не бывало.
Тихоня приподнялся и начал целиться; ствол карабина медленно двигался туда-сюда, словно нос охотничьего пса, потерявшего след. Тихоня почувствовал, как неприятная дрожь, рождающаяся в кончиках пальцев рук, расходится по всему телу, и оно деревенеет, а сами пальцы становятся твердыми, словно камень.
– Замри, Тихоня.
Это был голос Джека, спокойный, и прозвучал он прямо за спиной Тихони.
