станины.
«Должно быть, червь попался огромный», – с ужасом и какой-то долей радости подумал кормчий.
Встревоженные голосом своего навигатора туземцы в ужасе посматривали на происходящее и что есть сил крутили рукояти. Барабан проворачивался, но с трудом. Слышались щелчки зубчатых стопоров на шестернях барабана и зловещий скрежет.
– Скорее, скорее! – снова раздался голос кормчего, а за ним последовал жуткий треск, и стрела сильно накренилась на своем основании.
И тут что-то изменилось.
– Он ослаб! – радостно закричал один из туземцев. – Он поднимается!
Кормчий заметил, что скорость подъема червя возросла.
Движения туземцев ускорялись, прочный капроновый трос быстро выбирался. Объем троса, наматываемого на барабан, увеличивался прямо на глазах, и все увидели, как сеть поднялась из воды, подняв столб брызг и таща в себе влажное, дергающееся тело червя. С него сочились морская вода и кровь.
– Что происходит? – спросил Зильберштейн у кормчего.
– Мы его подняли, – ответил тот, не сводя глаз с добычи. – Скоро червь начнет задыхаться и можно будет его вытягивать на берег, чтобы отрубить голову.
Немец пробежался взглядом по лицам туземцев и понял, что что-то не так – они были расстроенные.
– Что не так?! – крикнул Зильберштейн.
– Это самка… – обронил кормчий и отвернулся.
– И что!? – не понял его немец. – Какая разница!?
– На ней нет чешуи, – ответил кормчий. – Нет чешуи – нет денег, нет оружия и боеприпасов. Охота не удалась.
Туземцы продолжали выбирать груз, сеть с уловом поднималась все выше и выше, так что его уже стало видно. Грузоподъемная стрела вознесла червя в воздух.
К причалу по берегу, покачиваясь, брел Оскар, держа в руке пустой колчан.
Зильберштейн сидел на мини-холодильнике и крутил в руках открытую баночку с яйцом, осторожно касаясь пальцем мягкой, до конца не сформировавшейся скорлупы. Ничего больше его на этот момент не интересовало.
Навигатор острым тесаком отрубил червю голову и отскочил в сторону.
Голова с выступающими челюстями и с торчащими усиками откатилась в сторону с застывшей, бессмысленной гримасой; большие, но незрячие, белесые глаза были совершенно пусты и смотрели, не мигая. Обезглавленное тело сжалось, по нему прошел импульс, мощные мускулы задвигались в агонии, несколько раз спазматически дернулись и замерли. На пятнистой серо-черной коже, отливающей зеленоватой слизью, виднелись прожилки синих оттенков, закрученные спиральками вроде узоров на подушечке пальцев.
– Одни боги знают, зачем мы вытащили на берег эту бесполезную тварь, – горестно покачал головой навигатор.
– Посмотрим… – Оскар подошел к самке, вынул из ножен кинжал, осторожно ощупал ее брюхо, наметил место на боку, разрезал сеть и медленно вонзил туда лезвие. Рассек тело червя и, достав желудок, вывернул его и вывалил содержимое на песок.
Туземцы удивленно переглянулись, так как в желудке самки не было ничего, кроме полупереваренных останков голов мелкой рыбы и каких-то водорослей.
Оскар сделал более длинный разрез, засунул в него руку, внимательно осматривая содержимое и прощупывая неприятно пахнувшие потроха, а потом произнес:
– А вот и они…
Оскар вытянул белесую плеву, похожую больше не на кишку, а на прозрачный стручок гороха, в котором виднелись яйца.
У туземцев отвисли челюсти. Они оцепенели.
Зильберштейн повернул голову и едва не выронил баночку.
– Срань господня! – Он застыл с открытым ртом, не веря своим глазам. Губы беззвучно считали яйца, колыхавшиеся в соку под плевой. Дыхание его стало тяжелым, словно толстяку пришлось преодолеть несколько лестничных пролетов.
– О боже мой, боже мой, боже мой… – много раз, очень быстро повторил он. Голова у него кружилась от одуряющего, сладостно-терпкого аромата денег, которые должны в скором времени посыпаться на его голову из рук заказчика.
Оскар повернулся к навигатору, улыбнулся и сказал:
– Тахуна, вот наш улов. Мне много не надо. Хватит и гонорара за одно яйцо. Это – ваше. Вырученных денег должно хватить на несколько лет. Верно, Ганс? Достанете со дна одно яйцо червя – получите гонорар по договору, два яйца – гонорар удвоится. Вы ведь говорили именно эти слова?
– Послушайте-ка… – начал Зильберштейн, но Оскар его жестким тоном перебил:
