Меня довольно долго не беспокоили. Или не приняли всерьёз, или данные о беседе анализировали на разных уровнях, оценивая их достоверность. Только в самом конце сентября прибежал мальчишка от отца Николая с запиской, где было указано место и время демонстрации моего самолёта.
Конечно, я прилетел. Внизу посреди сжатого, но не перепаханного поля стояла легковушка, рядом с которой топтались два мужчины. Оба в штатском. Смотрели они в мою сторону – так что, скорее всего, прибыл я туда, куда нужно. Со всего хода сделал «свечку», завис и переключил винт на задний ход. Выровнял машину, плавно приподнимая хвост и набирая скорость задом наперёд. Вот в этом положении, двигаясь раком, я и прошел так, чтобы меня было хорошо видно зрителям.
Потом снова задрал на этот раз хвост, и после зависания разогнался уже носом вперёд, выйдя из пике ещё до того, как скорость стала значительной. Да тут же и сел прямо на поле, остановив самолёт рядом с автомобилем.
– Пионер Субботин демонстрацию техники закончил, – доложил я, подходя к мужчинам.
– Впечатлён. Поликарпов, – ответил тот, что ниже ростом и протянул руку для приветствия.
– Ну, ты и выдал! – подхватил второй. Чкалов. – А меня научишь?
– Отчего бы не научить, Валерий Павлович, – кивнул я приветливо. – Но, вообще-то, этот цирковой номер практического значения не имеет – чистые понты. Ну, и, главное, чтобы вы поверили моим словам о том, что в авиации я разбираюсь.
– Гляди-ка! – воскликнул Поликарпов. – Он заднюю плоскость сделал сплошной. То есть при набегании потока сзади рули не заламывает. Точно! И ось сцентрирована. На рулях направления – тоже.
Валерий Павлович покачал элероны, глядя на то, как от его усилий покачивается ручка:
– Тут такая же история. А зачем ты такое мощное крыло применил? Можно было и попроще сделать. И полегче, – он приподнял плоскость за конец, наклоняя весь самолёт.
– Рассчитано на двигатель в двести пятьдесят – триста лошадок, – согласился я, не ломаясь. – Вот с ним бы я вам «кобру» Пугачёва показал, а с этим мотоциклетным недоразумением даже простейшие фигуры высшего пилотажа приходится делать только после разгона за счёт снижения. И то не все.
– Рассчитано, говорите! – приподнял брови Николай Николаевич. – Может быть, вы, юноша, окажете нам честь и присоединитесь к конструкторскому коллективу, в котором я работаю?
– Этот вопрос мы обязательно обсудим, – кивнул я. – Но сначала мне необходимо рассказать о том, откуда я такой умелый и знающий.
– Эй-эй! – донёсся голос со стороны автомобиля. – Об этом не может быть и речи. Разговор шёл только о показе самолёта. Ты вообще не должен был тут садиться, – из кабины выбрался старший инок Крутилин. На этот раз в военной форме с тремя кубарями в петлицах.
– Показ, так показ, – ответил я миролюбиво и достал из кармана отвёртку. – Посмотрите, Николай Николаевич, как устроено крыло.
– На внутренний осмотр у гражданина Поликарпова допуска нет, – категорически заявил Крутилин.
– А он и не требуется. Достаточно моего авторского позволения, если Николай Николаевич интересуется, конечно.
– Несомненно, интересуюсь. Вероятно, у вас металлический набор? Если крыло рассчитано на мотор солидного веса, то нагрузка выходит килограммов пятьдесят на каждый квадратный метр.
– Набор сосновый, но крыло рассчитано на нагрузку в четверть тонны на квадратный метр. Статически я его испытал – так что прикидки частично подтверждены.
– Что? Положили концами на опоры и нагрузили ста пятьюдесятью пудами? И уцелело?
Я кивнул. Посмотрел на недовольное лицо Крутилина и поспешил распрощаться, затолкав при рукопожатии записку в руку Валерия Павловича. Ничего особенного – просто мой адрес. Давать свои координаты самому Поликарпову на глазах у бдящего чекиста показалось мне неправильным.
Письмо от Николая Николаевича пришло мне с обратным адресом Валерия Павловича спустя пару недель. Этим путём, то есть через Чкалова, мы переписывались до ноября, до моего отпуска, который я планировал провести в Москве. А меня каждые выходные мучили вопросами, на большинство которых я отвечал, что достоверными сведениями не располагаю. Ну, не интересовался я никогда политикой. И заметных событий помню не так уж много. Припомнил войну в Испании – она как раз началась в тридцать шестом после мятежа. Даже фамилию генерала Франко назвал. И Долорес Ибарури. Про то, как сначала наши ишачки причёсывали «мессеров», но потом, после установки на тех более мощных моторов, стали терпеть поражения.
Про репрессии тридцать седьмого благоразумно «забыл». Забыл и год, когда произошли события на озере Хасан, но предположительно это было в тридцать восьмом и за них наказали кого-то из больших военачальников. Имени называть не стал – не хватало мне ещё кого-то подставлять.
К тридцать девятому году отнёс Халхин-Гол, начало Второй мировой с нападения на Польшу первого сентября, зимнюю войну в Финляндией из-за прилегающей к Питеру территории и отметил слабость подготовки Красной Армии. Ещё вспомнил, что наши лётчики оказывали интернациональную помощь китайскому народу в борьбе против японских милитаристов, но точных дат не назвал – я их и не знал никогда.
Одним словом, как-то не о том меня спрашивали. А потом вдруг и это прекратилось – словно забыли. Но в конце октября приехал к нам в аэроклуб «инок» Вертелин, одетый в форму со знаками различия лейтенанта.
