– Я сильнее тебя, Лихай, – не отводя взгляда от его чувственного рта, произнесла она.
– Лихо, – снова шепнул тот, прогнав первую волну жара и озноба по женскому телу, – Лихай – слишком официально.
Резко развернув партнершу, он прижал ее к себе спиной. Ники прикрыла веки, откинулась на его грудь, сделанную, казалось, из стали, и отдалась танцу, размышляя, какое из двух имен выбрать?
– Ну же, – усмехнулся полковник, – оттаивайте, ваше могущество!
– А зачем? – поинтересовалась Ники, ощущая, как горячие бедра оборотня плотно прижимаются к ее телу, даже сквозь пышную ткань юбки. – Зачем мне оживать? Что в тебе такого, чего я не найду в других?
– Не попробуешь – не узнаешь! – продолжил шептать Лихо. Его дыхание, веющее запахом каких-то лесных трав, ласкало щеку архимагистра, украдкой касаясь уголка губ. Ощущение было как возбуждающим, так и раздражающим.
Любого другого Никорин, которая никогда не лукавила перед собой, уже давно потащила бы в постель! А здесь отчего-то заартачилась. Ее нельзя было просто взять и покорить. Однако он вел себя так, словно она давно и безнадежно принадлежит ему, а их диалоги и пикировки не более чем взрослые игры, призванные поддать эмоционального жара в отношения! Кроме того, все мужчины в ее жизни, кроме Ясина, относились к ней если не с опаской, то с уважением. А этот, с глазами, полными греха, с яркими узкими губами, которые хотелось кусать, а не целовать, с железными мышцами под форменным кителем, разговаривал с ней как с дочкой простого матроса, подавашкой из «Черной карактицы». Надо же, дразнила его, не предполагая, чем это может закончиться! Но не потому ли дразнила, что он никогда не смотрел в ее сторону?
От досады на себя архимагистр тихонько зашипела. Резко развернулась, противясь силе объятий, мазнула губами по его губам, будто случайно… и исчезла. Дружный восхищенный «Ах!» толпы послужил аплодисментами. Оставшийся в одиночестве полковник опустил руки, еще хранящие тепло хрупкого тела, и, задорно усмехнувшись, пробормотал: «Удрала, что ж… Значит, буду мышковать!»
Пип Селескин, прошедшийся в паре танцев с племянницей, нынче одиноко стоял у стены и обильно потел. Ужасно хотелось пить, однако сделать несколько шагов в толпу, чтобы взять бокал с подноса разносящих напитки и закуски слуг, мастер робел. Сейчас он, несмотря на полноту обычно двигавшийся легко, казался себе огромным и неуклюжим. Обязательно толкнет кого-нибудь или на ногу, упаси Пресветлая, наступит герцогине какой! И Ванилька, и Персиана отца не забывали – подскакивали иногда, чтобы прощебетать что-то непонятное, но веселое, поцеловать в нос или похвастаться количеством приглашений на танцы. Он смотрел на них – красивых, разрумянившихся, в богатых платьях и изящных туфельках – со щемящим сердцем, отчаянно жалея, что Аглая не видит дочерей. Столько лет прошло, Пип уже давно смирился с ее смертью и при мыслях о жене ощущал теплую печаль в сердце, а вот сейчас, поди ж ты, чувствовал пустоту рядом! Кому охота быть одиноким вдовцом в людской толпе? Да еще на чужой свадьбе!
– Кого я вижу! Мастер Пип, не иначе! – раздался рядом с ним незнакомый голос, отвлекая от грустных размышлений.
Повар поднял взгляд и онемел. Перед ним стояла Туссиана Сузон, та самая рептилия, что делала свадебную прическу его Ванильке. Горничная со своей прямой спиной, длинной шеей и изящными плечами, сейчас не скрытыми платьем прислуги, а, наоборот, обнаженными и украшенными дорогой пелериной, выглядела не такой суровой, как раньше, но не менее опасной.
– Отчего вы грустите, мастер Пип? – поинтересовалась она, легко снимая с подноса проходящего мимо разносчика два бокала с розовым гаракенским и один подавая собеседнику. – Все ваши девочки удачно пристроены, у младшей полно детишек, старшенькая тоже скоро вас обрадует, ну а после и наша Бруни родит Ласурии наследного принца!
Пиппо удивленно посмотрел на нее. Сильна племяшка, всего второй день во дворце, а местные уже называют ее «нашей Бруни»!
Звучащий все это время менуэт вдруг захлебнулся, будто весь оркестр дружно подавился одной рыбьей косточкой. Заигравшую следом музыку повар затруднился бы отнести к какому-либо жанру.
– Выпейте, мастер! – как-то открыто улыбнулась Туссиана. – Сегодня день радости, а не печали!
Она, видимо, тоже ощущала себя иначе. Дорогое платье – не с плеча госпожи рю Филонель, а пошитое на собственные заработанные средства, – свободное время до утра, полученное от хозяйки в награду за удавшуюся авантюру с выстрелом, делали лицо первой горничной моложе и тоньше, стерев деловитое и строгое выражение. Стоящая рядом с Селескином женщина лукаво блестела глазами, белозубо улыбалась и чуть переступала с ноги на ногу, явно желая танцевать.
Странная музыка замолкла, из толпы раздались восторженные вскрики и хлопки. Оркестр, пошедший вразнос, окончательно позабыв о куртуазности, заиграл бранли.
– А что, мастер Пип, – поинтересовалась горничная, допивая свое вино и ставя бокал на проплывающий мимо в руках слуги поднос, – мнится мне, вы в юности не были столь представительны и любили танцевать, а?
Мастер хотел было ответить, да пересохло от волнения горло. Давно женщины не смотрели на него с выражением, таким… таким…
Крякнув, он вылил в себя вино, отдал бокал служке и повернулся к госпоже Сузон.
– Пригласить… позвольте! – сказал хриплым голосом.
Туссиана сверкнула на него глазами. Спустя пару минут повар и горничная отплясывали в середине зала, позабыв о герцогинях, которым можно было отдавить ноги!
