– Рэвд? – позвал он.
Басистый еще размахивал руками, даже выбулькивал через перерубленное горло какие-то слова, но уже падал. И мчалась к нему, огибая деревья, просачиваясь через кустарники, размытая тень, что была Расином.
В теле Головешки разом скрутило все мышцы, сердце остановилось, его будто сжала холодная лапа. Но он нашел силы шагнуть вперед, выдернул непослушной рукой меч, весивший словно хорошее бревно.
Зэм, строгавший деревяшку, начал поворачиваться, но не успел.
– Получи! – рявкнул Головешка, обрушивая руку с зажатым на ней эфесом на затылок восставшего.
Ощутил, как промялась необычайно мягкая кость, почувствовал смешанный с вонью разложения запах нагретого металла и аромат благовоний, и Зэм рухнул на живот, нелепо вывернув руки.
– Отлично! – голос Расина прозвучал словно издалека. – Эй, а с тобой что?
Головешка упал на колени, его трясло, из носа текла слизь, перемешанная с гноем, в горле клокотало, в желудке жгло. Выронил меч из немеющих пальцев, и сообразил, что не видит земли перед собой, что все перед глазами залито колышущимся серым туманом.
Созданный силой чужого колдовства яд расползался по телу.
– Сейчас… – сумел выдавить он, надеясь на то, что его слова можно разобрать. – Добей одного… свяжи другого…
Хадаганец не первый раз в такой передряге, должен разобраться.
Серый туман сменился тьмой, острая боль пронзила череп, словно в него вколотили с десяток гвоздей одновременно, и тут начало действовать его собственное заклинание. Головешка создал его, бросаясь в атаку, и сделал это наспех, без точной доводки, но зато вложил немало сил.
Он почти услышал, как по жилам струится родниковая вода…
Чистый, свободный от примесей огонь зажегся в сердце, свет вспыхнул под сводами черепа…
Вспотевшее лицо обдало свежим ветром, его песня зазвучала в ушах…
Кости наполнились сырой, холодной мощью земли, стойкостью древнего камня.
Всякая стихия в основе своей чиста, и тело, что является смесью четырех стихий, может одолеть любой, сколь угодно мерзкий яд, надо только немного ему помочь, добавить сил.
Сердцебиение, только что болезненное и лихорадочное, понемногу становилось ровным. Головная боль уходила, исчезали судороги и тошнота, мало- помалу развеивалась тьма перед глазами.
Вскоре он уже видел, что происходит вокруг.
Расин отрубил убитому им Зэм руки и ноги, отсек голову, да и тело покрошил как шинкованную капусту. Занявшись вторым, находившимся без памяти, прикрутил ему кисти одна к другой за спиной, и сейчас опутывал веревкой ноги.
– Что, тоже собрался заделаться восставшим? – спросил он, на миг отрываясь от своего занятия.
– В смысле? – не понял Головешка.
– Решил сначала умереть, а потом воскреснуть. Вид у тебя… милость Незеба.
– А, ну да… – эльф осторожно, словно боясь свернуть набок нос, вытер лицо. – Попытка не удалась, ха-ха.
Смех вышел так себе, не особенно веселый.
Головешка сумел подобрать меч и запихнуть его в ножны, и только потом отважился на попытку встать. Без особой радости увидел, что украсил землю перед собой пятном блевотины, и пообещал себе, что пленник, хоть и не он в этом виноват, ответит за такой позор.
Оскорбить взоры окружающих столь неприятным зрелищем – бесчестье для эльфа!
Даже для такого неправильного, как тот, кто некогда звался Балдуином ди Дусер.
– Готово, – сказал Расин, отпуская ноги пленника. – Второй не оживет?
– Сейчас мы его лишим этой возможности, – силы возвращались в тело, и Головешка мог даже колдовать, не опасаясь того, что вновь окажется на земле в обнимку с лужей собственной блевотины.
Иметь дело с огнем он любил всегда, еще с тех времен, когда был учеником.
Пламя вспыхнуло жаркое, оранжево-алое, закутало останки Зэм полупрозрачной пеленой. Вверх потянулся столб черного, смрадного дыма, а отрубленные руки и ноги, как показалось, задергались, норовя отползти в стороны, спастись от гибели, на этот раз окончательной.
Вскоре на траве осталось лишь несколько лужиц расплавленного металла.
– Еще кое-чего могу, – сказал Головешка. – Теперь займемся вторым.
Он повернулся к оставшемуся в живых Зэм, и тут заметил то, чего не увидел раньше – ладони восставшего скрывали перчатки, и Расин, связывая их, подвинул одну так, что стала видна белая, как мел, кожа.
Не может быть… хотя почему не может?
Выходит, это тот самый тип, что приходил к его дому в Сиверии холодным похмельным утром?
