Жестоко, да. Но – правда. И Костя ухватился за этот довод, как за щит; и щит укрыл его, ночные страхи поскрежетали еще зазубренными клювами о броню Костиной логики… и отступили. Не бывает невиновных, – так решил для себя Костя Гривенников. Если ударила тебя судьба, значит, есть за что…
А еще спустя полгода после поджога особняка пришлось руководу Кастету выезжать с командой дружинников в один из окраинных дворов Туя. Рядовой случай: ночь, детская площадка, пьяная компания, колыхавшаяся в темноте бесформенной многоглавой гидрой, расплевывающая вокруг себя буйные матюки, окурки и пустые бутылки… Ну, поорут им из окон под боязливое ворчание мужей бесстрашные бабенки. Ну, приедет наряд ППС, погрозит автоматными стволами, велев разойтись по домам, или в самом крайнем случае заберет одного-двух полуночников в отдел, выпишет штраф, который никогда не будет оплачен… А завтрашней же ночью компания соберется снова. Дружина к таким неугомонным применяла методы радикальные. А именно: вывозили ребята-дружинники любителей ночных гулянок за город, километров за пять-шесть, разъясняли при помощи тычков и затрещин необходимость соблюдать в ночное время тишину – и уезжали, пообещав напоследок, что в следующий раз состоится по-настоящему серьезный разговор. Следующего раза, надо сказать, никогда не бывало… А той ночью узнал вдруг Костя в одном из буянов мужичка, которого всего-то пару недель тому назад пришлось вызволять Дружине из долговой ямы; причем не в переносном, а в самом что ни на есть прямом смысле. Задолжал мужичок кругленькую сумму, отдать в срок не сумел, юлил, тянул… Кредитор его – полковник внутренних войск в отставке – душу тратить на увещевания и угрозы не стал, поскольку оказался, что называется, человеком не слова, но дела. Прибег отставной полковник к средневеково-простодушному способу выколотить кровные денежки. Завел должника в собственный гараж и посадил в погреб, где хранил обыкновенно картошку. И дал знать родным, что, покуда они долг не сквитают, не видать бедолаге солнышка…
Спасли мужичка. А он, вишь ты, загулял на радостях…
А сколько раз выезжали дружинники на массовые драки, до которых сибирский люд очень даже охоч, где вообще непонятно, кто правый, а кто виноватый?.. Кого оборонять? От кого?
А кляузы соседей друг на друга?..
А жалобы на вышестоящее начальство тех, кто полагает, что начальство это очень их обидело, обойдя местом или уволив за пьянку и прогулы?..
И скоро стало казаться Косте Кастету, что Северная Дружина – не столько поборник Всеобщей Справедливости, сколько что-то вроде строгого воспитателя в большой группе несмышленых беспечных детишек, которые не научены еще отличать добра от зла, которых хлебом не корми, дай только слямзить что-нибудь, подраться, обмануть. И не защищать их требуется друг от друга, а – в первую очередь – воспитывать. А как воспитаешь, не наказывая?
Только он пришел к этому выводу, как дорогое сердцу чувство абсолютной правильности того, что делает, начавшее было уже притупляться, вновь заполыхало в нем.
Чего проще? Неразумных – воспитывать. Личным безукоризненным примером и беспрестанным вдалбливанием понимания, что наказание неотвратимо. Наказывать – это очень важно. А что еще остается?
Как-то он поделился этими рассуждениями с Капралом, который, занятый своими делами с правящей верхушкой города и области, чем дальше, тем больше отдалялся от прямого управления Дружиной, фактически переложив его на Костю и выросших до руководов Зайца, Шатуна и еще одного – Лиса, пришедшего не так давно, но уже добившегося внушительных результатов в изучении яри, – дав им право самостоятельно решать текущие вопросы.
Капрал рассмеялся:
– А ты только сейчас это понял, боец? Страна победившего хама – вот где мы живем. Тех, кому сейчас по тридцать – сорок – пятьдесят лет, уже не исправить. Их можно только заставить жить по-человечески. Что, в принципе, не так уж и сложно. Это здесь они горазды мимо урон харкать и гонять по встречной, гудками да пальбой с дороги холопов расшвыривая. А как за границу попадают, моментально в добропорядочных граждан превращаются. Ходят себе по струночке тише воды, ниже травы… пока трезвые, конечно. Потому что знают: закон – это он только дома как дышло. А в Европе и Штатах один порядок на всех, там особо не покуражишься… Дай Бог, чтоб хотя бы следующее поколение сегодняшние мальчишки и девчонки осознали: уважение к самому себе невозможно без уважения к окружающим… Ты все делаешь правильно, боец.
Когда передвижной штаб свернул с трассы во двор гостиницы «Таежная», там уже стояли два автомобиля Северной Дружины. Одинаковые новенькие иномарки, черные, приземистые, с отчетливо читаемыми эмблемами на бортах, они производили сильное впечатление – особенно по сравнению с полицейскими «газиками» и «уазиками», тупомордыми и лупоглазыми, с угловатыми буквами «ППС», будто налепленными синей изолентой…
К «мерседесу» подбежал руковод Заяц. Здорово он изменился за те три с лишним года, что пробыл в Дружине. Из тощего большеголового пацаненка, похожего на перевернутый восклицательный знак, превратился в крепкого широкоплечего парня с твердым и острым, словно гвоздь, взглядом. Как и большинство ребят, занимавшихся в Северной Дружине больше полутора лет, Заяц давно достиг призывного возраста. Но военкомату Капрал пацанов, миновавших восемнадцатилетний рубеж, отдавать не спешил. «Успеете послужить, бойцы, – говорил он. – Покуда вы нужнее – здесь». У Кости потеплело на душе, когда он увидел Зайца. Он искренне гордился парнями, которых за время своего существования воспитала Северная Дружина.
– Все выходы блокированы, – доложил Заяц. – Объекты в своем номере на втором этаже – через окно хорошо просматриваются, не скрываются. Пухлячок этот, журналист, которого они перехватили, тоже с ними. Какие распоряжения будут?
– Начинайте захват, – приказал Костя. – Журналиста только не мните особо. А с этой троицей – пожестче.
