– От трех с половиной до пяти миллионов рублей серебром, государь.
– Однако!..
– Так точно. Что касается компаньонов… Проект новый, тема доселе неизвестная, вложения требуются более чем солидные – а давать твердые гарантии в виде паев моих компаний банкирам или иным деятелям от финансов я не желаю. Потому что это означает обязательную утечку важных сведений и технологий моим иностранным коллегам и происходящий из этого прямой ущерб российской промышленности.
– Да, мне говорили о вашей неуступчивости в некоторых вопросах…
Правильно поняв повисшую в воздухе фразу, оружейный магнат ее подхватил и продолжил – самым почтительным образом конечно же:
– И скорее всего, государь, делали это на французском или английском языке?
Едва заметный кивок подтвердил предположения князя.
– Если мне будет позволено высказаться по этому вопросу, государь…
– Я слушаю.
– Несмотря на то что некоторые страны считаются как бы союзными, они категорически не желают допускать русских инженеров и ученых на некоторые свои заводы и фабрики – например, химической, оптической и электромеханической направленности. И тем более им не по нраву появление таких предприятий в России, потому что это лишает их промышленность гарантированных заказов и рынка сбыта, а вместе с ним – и самого влияния на империю. В их представлении, наилучший образ дел – это когда мы поставляем на запад различное сырье, а они его перерабатывают в станки, приборы и прочую технологичную продукцию, которую и продают русским дикарям за высокую цену.
Поглядев на своего собеседника с искорками веселого изумления в глазах, хозяин Гатчинской резиденции и всей страны спокойно с виду заметил:
– Вы еще и политик? Однако же, сколько в вас скрыто талантов!..
– Нет, государь, я прежде всего прагматик. И считаю, что у империи нет, да и не может быть союзников вне ее границ – лишь временные… попутчики.
– Оставим это.
Сказано было тихо и спокойно – но так, что ослушаться было совершенно невозможно. Тем временем Александр Третий повернул назад, возвращаясь к семье и поглядывающим на него свитским, и казалось, полностью позабыл о своем сопровождении. Лишь только на подходе к автомобилям, с легкой иронией разглядывая среднего сына, пытающегося стронуть с места глохнущую раз за разом «Волгу-Ф», а также младшего, весьма ехидно комментирующего ошибки брата, император слегка отстраненно заметил:
– Мне говорили правду, и вы действительно очень интересный собеседник. Князь…
С легким поклоном пожав протянутую ему руку, аристократ вложил максимум почтительности в голос:
– Государь!..
Оставшись в одиночестве, Агренев прошелся вдоль автомобилей – и все, на этом его недолгое одиночество и закончилось. Хотя самодержец Всероссийский вместе с супругой и ушел со свежего воздуха в глубины Гатчинского дворца, его сыновья остались, а свитских – так даже и добавилось.
– Князь?..
– Ваше высокопревосходительство…
Улыбнувшись так, будто встретила старого знакомого (что, в сущности, так и было), статс-дама Марии Федоровны довольно интимным тоном поведала, что государыня желала бы наградить своего подданного личной аудиенцией. Скажем, через две недели в Аничковом дворце. В десять часов утра. И желательно, чтобы у князя были с собой некие бумаги. Статс-дама на мгновение запнулась, старательно припоминая полученные инструкции:
– Ее императорское величество просила передать свою признательность за музыкальные подарки и демонстрацию автомобилей.
Было видно, что сама она так и не поняла, о чем только что намекнула.
– Это было честью для меня.
Ответив еще одним поклоном на легкий прощальный книксен, Александр незаметно осмотрелся по сторонам и тихо-тихо пробормотал:
– Похоже, у меня резко прибавится компаньонов из августейшей семьи.
Зима, уступившая было натиску весны в марте одна тысяча восемьсот девяносто третьего года, сполна проявила свой коварный характер в первых числах апреля – в одну ночь дыхание ледяной красавицы превратило раскисшую грязь сестрорецких дорог в твердый камень, а частые лужи – в один большой каток. Вновь нахохлились воробьи, недовольно глядело из-за оконных стекол теплолюбивое кошачье племя, и только дети радовались, глядя на то, как ветки деревьев и пожухлую прошлогоднюю траву повсеместно изукрасило серебристой изморозью…
– Прошу.
Немного притормозив перед столиком и расположенным по обе стороны от него двум кожаным креслам нежно-кремового цвета, полтавский дворянин Николай Дмитриевич Пильчиков решительно уселся в левое.
– Прежде чем у нас начнется разговор о делах, я бы хотел передать вам, Николай Дмитрич, кое-какую корреспонденцию.
– Мне? От кого же?
