Большое беспокойство в жизнь горожан вносили моряки. Шум от постоянных выяснения отношений, пьяные вопли, даже неуместные в мирном городе выстрелы, тревожили слух жителей Стамбула постоянно. Греческие забегаловки в Пера работали круглосуточно. Вопреки строжайшему запрету Корана, моряки были склонны напиваться или обкуриваться до состояния потери разума и устраивать безобразные драки. Как между собой, так и с оберегавшими покой горожан стражниками и янычарами. Пропив все свои деньги, некоторые из них пытались добыть средства для продолжения гульбы грабя горожан. Особенно выделялись в этом прибывшие на помощь султанскому флоту пираты из Туниса и Алжира. Привыкшие чувствовать себя хозяевами в своих городах, они и в столице мира отличались наглостью. Стамбульцы начали роптать, что ещё месяц такой жизни и казакам в их городе делать будет нечего. Всех состоятельных людей ограбят либо моряки, либо янычары, собиравшие дополнительный налог на организацию похода против неверных.
Случилось в городе и ещё несколько важных, но совершенно не замеченных горожанами, событий.
— …Счастья и процветания вашему дому и да не оскудеет рука повелителя, вознаграждая вас за такую тяжёлую, требующую неусыпных трудов, службу.
Толстенький коротышка в пёстрой одежде из шёлка и парчи привычно выслушал славословия в свой адрес от склонившегося перед ним просителя, не бедно, но неброско одетого грека. Явно выжиги и плута. Ибрагим-паша, получивший высокий чин заместителя аги янычар за умение очень смешно подражать танцу живота, совсем не горевал, что не попал с повелителем на войну. Ему и в Стамбуле было хорошо и комфортно. Ибрагим посчитал ниже своего достоинства отвечать на приветствие какого-то торгаша. Гневаться у него тоже причин не было. После обильного и вкусного завтрака он привычно ждал от просителя бакшиша. Зачем эти просители нужны, если не несут бакшиш? Причём, учитывая важность занимаемого пашой поста в иерархии чиновников Османской империи, подношение должно было быть большим. Пачкать руки (короткопалые, толстые, жирные и потные) такого важного человека медью было бы неслыханной наглостью. Можно сказать, преступлением.
— Я взялся поставить кораблям из Магриба, пришедшим по приказу Великого султана, да пребудет всегда с ними благословение Господа, порох для похода на богомерзких разбойников-казаков, происками нечистого беспокоящих наши берега и осмеливающихся выходить на своих судёнышках в наше море. Однако храбрые воины с них загуляли на берегу и там некому расплачиваться за товар. Не разрешит ли неустрашимый ятаган повелителя правоверных поставить арбы с порохом возле казарм необоримых янычар? В городе оставлять такой товар опасно, мало ли что может случиться?
Свою просьбу грек сопроводил подношением Ибрагиму-паше увесистого мешочка. Тот мешочек развязал и тщательно рассмотрел его содержимое, попробовав на зуб несколько из содержавшихся в нём серебряных акче. Монеты были настоящие, не обрезанные, но, к сожалению, совсем новые. Ибрагим знал, что в последние годы содержание серебра в монетах неизменно уменьшалось. Просьба, с его точки зрения, была пустяшная, легко выполнимая и не требующая от него самого никаких затрат и усилий. Всегда бы так легко деньги доставались.
— Хорошо, можешь поставить свои арбы. Сколько их?
— Семнадцать, сиятельнейшее копьё халифа.
— Тогда давай ещё сотню акче, места много займут. Да ещё эти быки будут гадить возле казарм.
— Не извольте беспокоиться, могущественный. Быков мои слуги уведут, чтоб не мешали. И возле арб я оставлю по одному возчику.
— Всё равно, давай ещё сотню акче!
Грек, видимо ожидавший подобного требования, молча, с поклоном подал паше ещё один мешочек. Ибрагим проверил и его, поленившись, впрочем, пересчитывать.
— Здесь точно сотня?
— Конечно, о славный батыр. Разве могу я осмелиться обманывать такого значительного человека?
— От вас, неверных, всего можно ожидать. Ладно, можешь ставить свои арбы. Дело, в общем, угодное Аллаху.
И арбы были расставлены возле самых стен казарм, впритык к ним, а волов, доставивших тяжёлый груз, увели прочь. Возле опасного и дорогого груза остались дежурить возчики, все как один, крепкие, плечистые, бритые. Составлявшие немалую часть янычар новички из этнических турок — система дешиврие уже не справлялась с поставкой новобранцев, а служба в янычарах стала очень привлекательной — с презрением поглядев на этих райя, занялись своими делами. Не столько тренировками, сколько болтовнёй и сравнением бород. Растительность на лице была гордостью для молодых янычар, они её специально отращивали и любили похвастать друг перед другом прибавлением в длине бороды. Оставленные возле арб райя вели себя правильно, то есть, тихо сидели возле порученного им под присмотр груза и не высовывались.
Давно уже не привозили в Стамбул рабов из польских земель или Русии. Да и обычно обильные поставки с Кавказа заметно сократились, что вызвало резкое вздорожание цен на рабов и нехватку красавиц для обновления гаремов. Постоянно сдыхавших галерников пришлось заменять преступниками, большая часть из которых была мусульманами. И вот, наконец, в Стамбул пришли несколько судов (из немного переделанных и перекрашенных казацких трофеев) набитых под завязку рабами. Правда, красавиц для утехи добрых мусульман там не было, в трюмах сидели сплошь здоровые и молодые мужики, пленники с польских земель, по словам купцов, выловленные татарами во время смуты в Речи Посполитой. Два «купца» свой товар сгрузили, остальные решили придержать, чтоб не сбить высокие цены. Положенный налог работорговцы, с причитаниями и жалобами на безденежье, заплатили таможенникам на месте, прямо на кораблях. И куда им было деться? «Позолотили», вернее, «посеребрили» руки чиновников, чтобы не платить слишком много. И без того морды жирные, перебьются.
Когда планировалась вчерне атака на Стамбул, большинство характерников и посвящённых в эту тайну атаманов единогласно соглашались, что Аркадий предлагает нечто невозможное. Налететь, пограбить и пожечь и быстренько убежать — да, возможно. А захватывать целые кварталы, да ещё такие, как он предлагал — «глупые мечтания», как заявил тогда его ближайший друг. Двенадцати-пятнадцатитысячный корпус янычар в Еникапе, невдалеке от Сераля, гарантированно свяжет высадившихся врагов, не даст им захватить дворец султана. Задерживаться же надолго в городе нельзя, фанатичные мусульмане, коих в городе и его окрестностях много, стопчут казаков без всякого оружия, задавят толпой.
— Да, такая опасность есть, — согласился тогда попаданец. — Но её можно предотвратить. Если перед атакой на дворец будут подожжены дома в нескольких кварталах Стамбула, то количество добровольных помощников у янычар уменьшится на порядок, то есть в десять раз. Если же взорвать янычарские казармы, то и воевать с нами там будет некому. Больших резервов около города сейчас нет, все войска стянуты в Междуречье на войну с Персией. Огромна турецкая армия, но помочь своей столице вовремя она не сможет. Не успеет.
Аркадий же и предложил способ ликвидации янычарской угрозы. Взорвать сами казармы, к сожалению, оказалось затруднительно, уж очень капитально они были выстроены. Тогда попаданец предложил уничтожить не казармы, а их содержимое, янычар. Правда, для этого нужны были отчаянно смелые, говорящие по-турецки люди, готовые пойти почти на верную смерть.
— Храбрецов у нас хватает, да и по-турецки многие говорят, но как они смогут уничтожить тысячи умелых, храбрых воинов?
Аркадий объяснил, как. Затея, как и многие его предложения, была авантюрная и крайне рискованная, но осуществимая. Заодно он представил на суд избранных планы по увеличению казацкого войска прямо на месте и захвату части султанского флота.
Расчёт строился, прежде всего, на явлении хорошо знакомом всем жителям бывшего СССР. И не только его. Тотальной, всеобщей и вездесущей коррумпированности чиновничьего аппарата Османской империи. Там даже официально ввели налог на взятки. Ко второй трети семнадцатого века там продавалось буквально всё. Нет, точнее, ВСЁ. Провал попытки реформ Османа II, хоть тогда этого ещё никто не понимал, означал приговор этому государству, протянувшему до двадцатого века только благодаря поддержке Англии и Франции. То, что сместили султана-реформатора наиболее боеспособные войска, капыкуллу (воины из рабов, основная часть — янычары) и исламское духовенство, задавило реформаторство на столетия. Теперь султаны, в том числе Мурад, в лучшем случае пытались вернуться во времена Сулеймана Великолепного. Вопреки известной истине, что в одну воду дважды войти нельзя. Огромный потенциал государства использовался всё с меньшей эффективностью.
Порох, который подвезли к казармам, был турецкий, кстати, вполне качественный. И куплен он был на местные деньги, добытые по предложению всё того же Аркадия, киднепингом. В Азове их катастрофически не хватало на самое необходимое. У трёх крупных откупщиков налогов в Стамбуле выкрали детей или внуков, и предложили заплатить за них выкуп. Охрана, конечно же приставленная к детям, справится с нападавшими, хорошо вооружёнными и умело владевшими оружием, не смогла. Уважаемые в Стамбуле люди, хоть и не мусульмане (среди ростовщиков и откупщиков в Османской империи преобладали евреи и христиане), лично знавшие не одного Великого визиря (уж очень часто в последнее время они менялись), и представленные валиде-ханум, вынуждены были заплатить. Вопреки зверским обычаям двадцатого века, детей действительно вернули после похищения, живыми и невредимыми. А у казацкой разведки появились деньги на приобретение пороха и подкуп нужных людей.
Ещё одной операцией, начавшейся ранее атаки, был захват рабского рынка. Как и рассчитывали при планировании, рабов доставили в один из главнейших центров не только работорговли, но и торговли вообще, Ясыр Пазар — один из важнейших отделов Нового бедестана. Отделение для рабов было наполовину пусто из-за перебоев с поставками нового товара, оно был легко взято изнутри привезёнными в тот день пленниками. Они умудрились избавиться от оков (что немудрено сделать, если у тебя есть ключи от замков) и взять где-то холодное оружие и даже пистоли. Естественно, никто рабов при перегоне их с кораблей в рабские казармы не обыскивал. Никак не ожидавшая этого охрана, привыкшая безнаказанно издеваться над пленниками, не смогла даже поднять тревогу.
Быстро избавив от цепей уже сидевших там ранее пленников, вся масса бывших кандальников, немалая часть из которых была местной шпаной была твёрдой рукой освободителей направлена на улицы, где уже гремели взрывы и слышались выстрелы. И куда первым делом бросились освобождённые пленники, как вы думаете? На помощь атакующим казакам? Как бы не так: в богатые кварталы, жители которых получили возможность испытать на собственной шкуре все прелести вражеского нашествия. Так получилось, что разбираться в конфессиональной принадлежности ограбляемых и убиваемых в эту ночь мало кто заботился. Богатые кварталы греков, армян и евреев пострадали не меньше, чем дома этнических турок.
Пленники с кораблей, впрочем, с основной массой не пошли, а целенаправленно начали по бедестану, крытому рынку, огромному по меркам семнадцатого века зданию, служившему, в числе прочего, для торговли золотыми и серебряными изделиями, драгоценными камнями, дорогими тканями. Добычу оттуда пришлось тащить на корабли нескольким сотням захваченных в соседних кварталах турок. Милосердие в этот день, то ли взяло отгул, то ли крепко заснуло, но дотащивших свой нелёгкий груз людей, в большинстве своём ни в чём не виновных ремесленников, беспощадно вырезали и сбросили в воды Золотого Рога. Впрочем, такому эфемерному чувству трудно выжить в рабских казармах. Вот что писал об этом месте Симеон Лехаци: «Старики и старухи сидят; девочек и мальчиков, юношей и красивых женщин глашатаи, взяв за руки, показывали и продавали как лошадей либо мулов, а других собирали в каком-нибудь месте или на площади подобно отаре овец. Покупатели открывали лица и грудь молодых девушек и ощупывали с ног до головы все их тело, чтобы у них не оказалось чесотки, язвы либо других ран. А они стояли тихо и безмолвно; которые приглянутся, их и покупали и, отняв у отца с матерью и разлучив с сестрами и братьями, увозили к себе домой. При виде всей этой причиняющей боль скорби, какой я никогда не видал, у меня разболелась голова, затрепетало мое сердце, возмутилась душа моя, и все существо мое содрогнулось».
