лекарство!
Дама слегка повысила голос, и мы поспешили ретироваться – уж больно суровый у нее был вид.
Некоторое время шли молча, а потом Ханыга задумчиво провозгласил:
– Странные какие-то дети у господина Лайвеса. Некогда им.
– Действительно, странно, зеленый. Может, навестим, раз уж все равно день почти свободный получился?
– Зачем?- я удивился.
– Да не нравится мне эта его болезнь. Как-то непонятно он болеет. Я вот думаю – надо бы родственников поподробнее расспросить.
– Действительно, непонятная ситуация. Но, может, надо было его жену спросить?
– Может, и надо было, но что теперь-то? Да и странная такая леди, похожа на строгую школьную учительницу. У меня от нее мурашки по коже.
Удивительно, но меня преследовали примерно такие же ощущения, и возвращаться, чтобы узнать подробности не хотелось. Тем более для того, чтобы задать какие-то непонятные вопросы о здоровье, которые нас, в общем, совершенно не касаются. А вот у деток и действительно можно узнать, и заодно напомнить об отце. Тем более, живут они, судя по досье, совсем недалеко.
И тут нас ожидал очередной сюрприз – младший господин Лайвес, как оказалось, уже более двух месяцев отбывает тюремный срок за избиение, как нам сообщила его жена. Ясно теперь, почему он не навещает отца, и понятно, что ему о проблемах сына не рассказали, чтобы не волновать лишний раз. Отвечать на какие-то вопросы супруга молодого преступника отказалась – ее право, да и все нас интересующее мы можем узнать у него лично. Нужно только получить разрешение у почтенной госпожи Гриахайи.
С этим мы, естественно справились быстро. Через час дело младшего Лайвеса, как и разрешение на посещение было уже у нас. Зачем нам так уж понадобилось с ним встретиться, никто из нас сказать не мог. Просто странная сложилась ситуация – отец тяжело болен, сын в тюрьме… Что-то слишком много напастей на одну семью. Тем более, что сын, как оказалось, не совсем в тюрьме. Днем он, как и прочие заключенные, занят на общественно полезных работах, а вечера проводит в тюремной больнице. Тюремный мозгоправ лечит нарушения психики, вызванные тяжелым сотрясением мозга, полученным при совершении преступления. А самое интересное – это совершенное преступление. Выяснилось, что Сын господина Ричарда Лайвеса, Фредерик Лайвес, заключен под стражу за то, что избил собственную мать.
– Что-то у меня в голове не укладывается. Такой положительный молодой человек. Приличная должность. С родителями давно не живет, но до последнего времени навещал их чуть ли не каждый день. И такое сотворил! Странно, очень странно, – причитал Ханыга. Мы с шефом тоже испытывали недоумение.
В любом случае, гадать было бессмысленно. Мы и не стали. Городская тюрьма – это совсем не то же самое, что каторга. Те, кого угораздило сюда попасть, как правило, не совершили ничего по-настоящему ужасного. Поэтому, и портить им жизнь слишком сильно никто не старался. Так что в крепости сидели мелкие воришки, пьяницы и прочий антисоциальный элемент. Каждый день они должны трудиться, для того чтобы окупить собственное содержание. Работы, на которые отряжают таких деятелей, не пользуются популярностью среди благовоспитанных горожан по причине низкой оплаты или малой престижности, но никакими ужасными условиями не отличаются. Половину городских дворников, ассенизаторов и могильщиков как раз и набирают из числа таких оступившихся. Некоторые из них, кстати, даже и не замечают особых изменений, так как вид деятельности до попадания в заключения и после у них один и тот же. Так что Фредерик был скорее исключением. Безусловно, такое непочтительное отношение к собственной матери, которое продемонстрировал юный Лайвес возмущает, но факт остается фактом – лишать свободы человека всего лишь за попытку избиения более, чем на четыре месяца никто не станет. Однако когда мы его нашли, возле только что отрытой могилы, выглядел он так, будто занимается этим скучным и беспросветным делом всю свою жизнь, и этим утром ему, наконец, сообщили, что следующая могила, которую он выкопает – будет его собственная. Такого тоскливого и унылого взгляда я не встречал даже у тех каторжников, которым предстояло пробыть на каторге всю оставшуюся жизнь.
По правилам допросы заключенных должны проводиться вечером, когда заключенные возвращаются в бараки (или, в случае Лайвеса – в лазарет). Но мы решили не тянуть время, а, разузнав, чем именно он занят, отправились на кладбище. Посчитали, что рабочая обстановка будет способствовать деловому настрою. Надзирающий стражник очень удивился нашему появлению – среди сотрудников стражи о нас до сих пор ходят легенды, но позволил отозвать в сторону одного из его подчиненных.
Наше появление вызвало слабое оживление на лице молодого человека. Шеф почему-то решил, что разговаривать с Фредериком должен я "Псих психа завсегда лучше поймет, так что давай, вперед, не подведи коллег". Я возмутился, но отношения выяснять не стал.
– Фредерик, не могли бы вы объяснить нам причины своего поступка? – начал я без обиняков. А зачем городить лишние словесные конструкции. Вряд ли он поверит, что мы зашли просто поинтересоваться его здоровьем.
– Я уже все причины объяснил. Мне не верят. Вы можете ознакомиться с ними в моем личном деле. Или у моего лечащего врача. – Он был так подчеркнуто неприветлив, что было ясно – сказать ему есть чего, и очень хочется.
– Спасибо за совет, мы обязательно им воспользуемся, но, все-таки для начала хотелось бы услышать все от вас. (На самом деле мы просто не успели ничего прочитать, но не сообщать же об этом)
– Ну хорошо. Повторю еще раз. Я напал на свою мать, потому что совершенно уверен, что это не моя мать, а кто-то, кто принял ее облик. И я это
