Я только кивнула, боясь, что голос дрогнет, и снова взяла ложку. Напряжение ушло, мы снова стали обычной семьей, обсуждающей погоду, планы на предстоящий месяц и приготовления к отъезду младшей дочери. Мы приняли неизбежное, теперь надо было жить дальше.
Отпущенный срок пролетел быстро. Предстоящая разлука мало изменила наш уклад – мы просто свыклись с ней. Для соседей мы сочинили историю про дальнюю родственницу, которая на исходе жизни спохватилась, что остается без наследников, и решила взять к себе кого-нибудь из племянниц. В результате якобы выбрали меня как не самую незаменимую в хозяйстве, зато получающую наибольшую выгоду от жизни с тетушкой, поскольку там я смогу возобновить учение. Знакомые, хоть и жалели, что я уезжаю, одновременно радовались «небывалой удаче», выпавшей на мою долю. Даже те, кто не особенно жаловал книги и учебу, поздравляли нас из вежливости.
– Будешь приезжать на праздники, заходи к нам, не забывай, – напутствовала Мелинда. – Тетушка ведь тебя отпустит повидаться с родными?
– Да, обязательно заглядывай, – подхватила Молли. – Посмотришь город, нам расскажешь…
Мелинда хмыкнула. Городская жизнь, равно как и интерес к ней, вызывали у нее неодобрение. Мы-то еще, по ее мнению, легко отделались, и мой отъезд она принимала покорно, понимая, что тетушку, несомненно, надо уважить, однако все равно опасалась за меня.
– Что она, город не видела? – осадила дочку Мелинда, и Молли покраснела. Здешние тактично избегали расспрашивать нас о городской жизни, зная, в каких стесненных обстоятельствах нам пришлось перебираться сюда. – В любом случае, удачи тебе, Красавица! – пожелала Мелинда. – Только пообещай, пока не уехала, что навестишь и нас, когда будешь у своих.
– Обязательно. Если отпустят, – неуверенно ответила я. – Но спасибо на добром слове.
– Неужто не отпустит? Тетушка ведь, не чудище лесное… – удивленно бросила Мелинда в пустоту, а потом поцеловала меня на прощание, и они с Молли отправились домой.
Мы сидели на кухне. Отец в задумчивости курил трубку, Грейс чистила картошку, Хоуп кормила малышей, а я чинила подшейник на сбруе Доброхота. Жервен еще не вернулся из кузницы. Мы избегали говорить, на сколько я уезжаю – по словам Чудища выходило, что навсегда, и думать об этом было невыносимо, поэтому мы не думали.
Я поспешила нарушить молчание.
– Как знать, может, наша выдумка окажется не так далека от истины – и я действительно смогу возобновить занятия. Наверняка в таком большом замке найдется библиотека. Чем-то ведь Чудище должно заниматься, помимо того чтобы ухаживать за розами и пугать заблудившихся путников.
– Неизвестно. Чудище есть чудище, – покачал головой отец.
– Но ведь разговаривать оно умеет. Может, умеет и читать.
Грейс закончила резать картошку и высыпала ее на сковородку, где уже поджаривался лук. Жареная картошка с луком стала одним из самых моих любимых блюд здесь. Интересно, доведется ли отведать ее в замке? А пять лет назад я бы нос воротила от этого непритязательного блюда (приди нашему повару блажь подать такое к столу).
– Ты, Красавица, судишь остальных по себе, – возразила Грейс, – но ведь многие не находят в чтении ничего увлекательного. А уж греческий с латынью…
– Мне почти жаль это Чудище, – пошутила Хоуп, вытирая Ричарду томатный соус с подбородка. – Помню, как Красавица объясняла мне про склонения, а мне совсем не хотелось их учить.
На сковороде потрескивала картошка.
– Перестаньте! – остановил сестер отец.
Как раз вошел Жервен, и разговор оборвался. Жер протянул мне тонкий кожаный ремень.
– Вот, возьми, может, пригодится. Вряд ли какой еще от него прок будет.
– Спасибо.
– Ужинать! – позвала Грейс.
Зима окончательно сдавала позиции – та пурга, в которой заблудился отец, оказалась, судя по всему, последней, – и весна потихоньку вступала в свои права. Бегущий из леса ручей взломал корку льда по берегам и увлек ее вдаль в бурлящем потоке. Дорожку от дома к конюшне и кузнице всю развезло. Грейс приходилось подметать кухню и гостиную дважды в день, а я не успевала отмывать грязь с серого брюха Доброхота и кожаной сбруи, а про белые когда-то «чулки» на его ногах даже мечтать забыла.
Три недели мои розы не подавали никаких признаков жизни. Я опасалась, что семена могло унести потоками талой воды и грязи – я ведь не очень глубоко их сеяла, – и все чаще корила себя за недомыслие. Теперь они наверняка пропали и не принесут нам никакой радости. А все моя дурацкая опрометчивость – возомнила, что волшебные семена должны прорасти в мерзлой земле.
Роза на камине оставалась такой же свежей и яркой, как в первый день, когда отец вручил ее мне. Лепестков она больше не роняла и даже воду почти не пила. Грейс переставила ее из глиняной кружки в высокую хрустальную вазу, найденную в седельных сумках среди прочих изысканных вещей.
И вдруг, когда до отъезда оставалась неделя, я обнаружила под стеной конюшни три крохотных зеленых ростка. Затаив дыхание, я смотрела на них и не верила своим глазам, а потом помчалась к дому искать остальные. И нашла – под кухонным окном, выходящим к лесу, выстроилось не меньше дюжины. Это
