На бабушке Шарлотте было легкое домашнее платье, такое широкое, что висело на ее худом теле голубым цветастым мешком. Седые с желтизной волосы безжизненно падали на плечи. Пока бабушка мыла посуду, ее сигарета дымилась в пепельнице и сгорала сама по себе, как фитиль. Скоро дойдет до фильтра, и в кухне завоняет химией.
– Моя Сильви была хорошей девочкой, – сказала Шарлотта.
– Почему же она убежала? – спросила Эми.
Лицо бабушки искривилось, и она покачала головой:
– Наверное, мы так и не узнаем. – Она стянула с морщинистых рук желтые резиновые перчатки.
Пайпер вспомнила про фотографию двух девочек, что они нашли в чемодане. Одна низкого роста, с взъерошенными темными волосами, ничем не примечательная, другая светленькая и красивая. И бабушка Шарлотта потеряла их обеих. Эми совсем не напоминала свою мать. Нет, она же копия тети Сильви, лучезарной и светловолосой.
Марго ровно сидела на стуле и внимательно слушала: она всегда была хорошей девочкой. Пайпер вдруг переполнила злость. Не заявись сестра в башню, не пришлось бы бежать. Пол не треснул бы, и они бы не нашли чемодан. Пусть бы там и оставался. Пайпер охватило какое-то неприятное предчувствие. Сначала едва заметное, словно ноющий зуб, теперь оно разлилось по всему телу и пульсировало в такт боли в ноге. Бинт пропитался кровью, оставив пятно в форме бабочки.
– Сильви ведь написала записку?
Бабушка вздохнула.
– Ты и так все знаешь, Эми. А еще знаешь, что я не люблю это обсуждать. Как и твоя мама. Если… то есть,
– Знаю.
Эми едва не заплакала. Она почти никогда не говорила о маме.
– Мама пьет, – однажды рассказала Эми, когда с ними не было Марго. – Бабушка говорит, она ничего не может с этим поделать. Внутри нее будто что-то сломалось, и лучше ей только от выпивки. Хотя по мне, так она просто ненормальная. Когда я была совсем маленькая, я как-то проснулась, а мама стоит у моей кровати с такой большой ржавой цепью в руках и смотрит на меня безумным взглядом, как будто хочет убить. Я завопила, и на мой крик прибежала бабушка. Мама все повторяла, что «ей нужно узнать». Понятия не имею, о чем это она. Потом она просто взяла и ушла, и мы не видели ее целый год.
«Как ужасно, – подумала Пайпер, – когда твоя мама жива, но при этом не может быть твоей мамой». Интересно, где сейчас Роуз? Думает ли о дочери или вообще забыла, что у нее есть ребенок?
– Ну пожалуйста, бабушка, – настаивала Эми, выходя из-за стола. – Еще разочек. Ты нашла записку от Сильви, да?
Бабушка выдохнула, затем, кивнув, закрыла глаза, словно в темноте ей было легче рассказывать эту историю.
– Тем утром я проснулась от плача твоей матери – она ревела так, будто настал конец света. Я зашла в их комнату и увидела, что постель Сильви пуста. Твоя мама была страшно расстроена, не могла вымолвить ни слова. Шкаф стоял нараспашку, почти вся одежда Сильви пропала. Потом я нашла записку. В пишущей машинке на ее столе.
– И ты помнишь, что там было?
– Она написала, что не может больше тут жить. Что любит нас и надеется на понимание. Обещала вскоре прислать письмо.
– Но так и не прислала?
– Нет. – Бабушка дернулась, будто от боли. – Ни словечка.
– Ты уверена? Мама точно ничего от нее не получала?
– Уверена.
– Думаешь, поэтому мама и уезжает? – тихо спросила Эми, ковыряя кожу у ногтя на большом пальце. – Может, она ищет Сильви?
– Ох, детка. – Бабушка Шарлотта подошла к Эми сзади и обняла ее, но та лишь напряглась и выпрямила спину.
– Записка еще у тебя?
– Зачем тебе это? – недоверчиво спросила Шарлотта.
– Куда вы дели оставшиеся вещи?
Бабушка повернулась к раковине и вытащила затычку.
– Не знаю. Их было не так уж много. Наверное, кое-что лежит на чердаке. Мы с твоим дедушкой убрали из комнаты все вещи Сильви и сложили их в чемодан. Уход сестры подкосил бедняжку Роуз. Мы решили, будет лучше убрать подальше все то, что напоминало ей о Сильви.
Грязная вода слилась в трубу с жутким хлюпаньем.
На чердаке пахло пылью и мышами. Слышался топот, в темноте блестели чьи-то глазки-пуговки. Хорошо бы просто мыши, а не что-то большое и опасное.
Или это скорее не топот, а шуршание?
