саблю.
Впрочем, Маттах и то и другое одобрял. Честь и бесстрашие – отличительные признаки воина.
Увидав хузарина, саксонцы на время отставили пиво и проводили его задумчивыми взглядами.
Маттах устроился поближе к княжьему месту и махнул рукой. Миленькая холопка тут же приволокла ему кувшин с пивом, но Маттах отказался. Пиво он не жаловал. И поскольку получить здесь приличное вино не рассчитывал, то попросил ягодной воды с медом и мяса. Любого, кроме свинины.
Свинину Маттах старался не есть. Господь ее не одобрял. Господь, надо отметить, не одобрял большинства пищи, изготовленной иноверцами, но смерть своего воина от голода Всевышний одобрял еще меньше. Так в свое время сказал Маттаху отец, а Маттах, как послушный сын, усомниться в отцовской мудрости никогда бы себе не позволил.
Принесли мясо. Похоже, оленину. Еще горшок со сдобренной луком и укропом кашей и кувшин с ягодной водой. Пища не изысканная, но сойдет. В походе.
Маттах достал собственную серебряную ложку, пробормотал положенное благословение и неспешно принялся за еду.
Однако спокойно позавтракать хузарину не удалось.
За столом саксонцев возник бурный спор. Поскольку языка германцев Маттах не знал, то суть спора осталась ему неизвестной. Да и пусть бы им, но один из воев обладал исключительно противным визгливым голосом и орал при этом громче всех.
Маттах пожалел, что пришел один. Он был уверен, что единственного рыка Гудмунда было бы достаточно, чтобы горластые германцы заткнулись. А вот его они вряд ли послушают. Тем более что пришел он сюда налегке, в шелковой рубахе и даже без сабли, с одним только кинжалом. А золотых украшений вряд ли хватит, чтоб внушить уважение этой похмельной ватажке.
Маттах уже почти закончил трапезу, когда один из саксонцев, огромный, ничуть не меньше Гудмунда, с нечесаной бородой и свернутым набок носом, бухнулся на скамью напротив и уставился на хузарина.
– Что надо? – с набитым ртом поинтересовался Маттах.
Саксонец каркнул что-то по-своему.
– Не понимаю, – по-словенски ответил хузарин.
– Это что? – Грязный ноготь германца указал на золотую гривну Маттаха с кулоном, украшенным Щитом Давида[8] со священными письменами внутри.
– А тебе какое дело?
– Интересуюсь.
Маттах поглядел на саксонца, поразмышлял, стоит ли отвечать, но все-таки ответил:
– Знак моей веры.
– Ты иудей, что ли?
– Угадал. – Саксонец Маттаху не нравился. Да и пованивало от него. Похоже, наблевал себе на бороду, а отмыл кое-как.
– А не похож.
– Я похож на своего отца, – надменно сообщил Маттах, отодвигая опустевшую миску. – Так что не сомневайся. А вот насчет тебя я не уверен.
– А ты дерзкий, – сказал саксонец.
– Не ты первый это заметил, – отозвался хузарин. Он воспринял слова германца как похвалу. А зря.
Наемник оглянулся и махнул рукой, подзывая своих.
Двое тут же снялись с места, обошли кругом стол Маттаха и грузно опустились на скамью, навалившись с боков. Пахли они ничуть не лучше первого. Впрочем, Маттах уже знал, что мытье у германских племен не в чести. Иные смердели похуже печенегов. Небось тоже боятся удачу смыть. Ну этим, похоже, смывать не так уж много.
Маттах усмехнулся. От саксонцев исходила угроза. Хузарин не знал, зачем они пытаются его напугать, но сам факт его развеселил.
– А золота на тебе немало, – заметил тот, что напротив.
– А на тебе его вообще нет. – Маттах отпил из кувшина.
– Так обычное дело! – пробасил тот, что справа. – У иудеев золото всегда есть. Давай, малыш, снимай цацки. Честным воинам они подходят больше, чем такому, как ты.
Его словенский выговор отличался от говора того, что напротив, значит, саксонцем он не был.
– Ты шутник, – сообщил Маттах, поднимаясь со скамьи.
Но встать ему не дали. Ухватили с двух сторон, усадили обратно.
– С чего ты взял, что мы шутим, маленький иудей? – ухмыльнулся щербатой пастью тот, что напротив. – Мы очень даже не шутим.
Маттах считал себя сильным. Да он и был сильным – слабых воинов не бывает. Но каждый из германцев был значительно тяжелее, и держали его крепко. Как бы рубаху не порвали. Рубаха хорошая, шелковая.
