конечно, пересохло – от солнца, сочившегося внутрь сквозь лобовое стекло, – побаливала голова, зато волнения как не бывало.
А теперь главная ее забота – никогда больше не вспоминать об этом.
Что, разумеется, совершенно невозможно. Иногда, во время сеансов психотерапии, что-нибудь да вырвется у нее наружу. Хотя никакая это не терапия, напоминает она себе, просто надо же ей поговорить с кем-то, избыть свою боль от потери Джо. Иногда она даже специально рассказывает психотерапевту что-нибудь из случившегося – так, самую малость, совсем чуть-чуть. Намекает, что видела что-то необыкновенное. Но не называет вещи своими именами, а пользуется своего рода шифром. Говорит обтекаемыми фразами, придумывает метафоры, а энергичная добрая тетка-писхотерапевт считает, что пациентка делится с ней своими экзистенциальными страхами.
Мел чувствует себя то лучше, то хуже, то снова лучше. Рождество выдалось тяжелым. Она послала родителям Джоанны письмо, те не ответили. «Какая жестокость, – подумала она, – ненормальная просто». Два дня она провела у отца, которого напугала тем, что напилась допьяна, шарахалась от своей тени и много плакала. Во сне она снова видела расплывчатый темный силуэт и мартышку, вырезанную на полуистлевшей деревяшке.
Но и кошмарам рано или поздно приходит конец. Иногда они еще ей снятся, но ведь это только сны. В конце концов, она принесла искупительную жертву.
Целый день Мел просиживает за компьютером, гоняя по экрану шаблоны. Она живет тихо, боится привлечь к себе лишний взгляд, но жизнь продолжается, и вокруг нее большой город.
Разве она могла остаться прежней Мел? Нет, но как бы ни изменило ее случившееся, как бы ни опустошило оно ее существование, лишив его смысла, и как бы ни переживала она потерю Джо, самым трудным оказалось не это – труднее всего было жить с этим страшным знанием изо дня в день. Миг, когда человек видит то, что не предназначено для его глаз, превращает его в соляной столб. Проходят недели, а оно еще стоит перед глазами, оно еще там, внутри, рядом с мыслями о цене билета на автобус и прочей ерунде – а как иначе, без них ведь нельзя. Мел сама с трудом в это верит, но она вернулась, и жизнь для нее продолжается.
Она ходит на работу и иногда даже думает о чем-нибудь еще, кроме озера. Две недели назад психотерапевт говорила ей что-то о счетах и сроках, о том, что от правды нельзя отворачиваться, короче, несла какую-то благонамеренную и абсолютно неуместную чушь, но Мел все же почувствовала себя лучше.
На город спускается темнота и приятная прохлада. В угловом магазине Мел покупает готовый рис для микроволновки. Идет мимо прачечной и церкви, спускается в свою полуподвальную квартиру, читая сообщение на телефоне. Дома она сразу зажигает весь свет и принимает душ под музыку: у нее специальный радиоприемник, он приклеивается к кафелю. Выйдя из душа, она не выключает его.
Мел звонит отцу и болтает с ним, разогревая ужин, а сама одним ухом прислушивается к бормотанию радио и урчанию грузовиков и легковушек, которые едут по улице на уровне ее головы. Он старательно подбирает слова, она слушает, отвечает на его вопросы. Посреди разговора музыка из ванной внезапно становится громче. Раздается глухой удар, от которого Мел болезненно вздрагивает, и тут же наступает тишина.
– Ой, – говорит она. – Нет, со мной все в порядке, просто упало что-то. Можно, я потом перезвоню?
Радио соскользнуло со стены. На полу душевой лежат его обломки.
– Вот черт, – говорит Мел. Нагибается, чтобы поднять их. Ее лицо оказывается вблизи от водостока. У нее перехватывает горло; чтобы не упасть, она упирается пальцами в пол – они попадают в холодную сырость. Остро пахнет старой гнилью.
Мел бросается бежать.
На мгновение приходит мысль, что дело может быть в засоре, в проблеме с трубами, но нет, она слишком хорошо знает эту вонь, эту смесь тления и стоячей озерной воды. В Лондоне нет такого запаха. Он заполняет ее квартиру, по которой она мечется, хватая леденеющий воздух ртом и понимая, что всегда знала – когда-нибудь он ее настигнет. Бывают такие проявления внимания, от которых никак не отвяжешься.
С коридором что-то не так. В нем явно чего-то не хватает. Она поскальзывается, налетает сначала на стул, потом на шкаф. Пол и стены вымазаны слизью.
Она же заперла входную дверь! Мел кидается в гостиную. Находит там сумку, судорожно роется в ней. Ключей нет. Она хватается за телефон. Ковер у нее под ногами чавкает от сырости. Книги на полках покрывает ил. Мел нечем дышать.
– Помогите, – сипит она в телефонную трубку, набрав номер службы спасения и слушая, как ее сигнал тонет в белом шуме. – Помогите.
В кухне, в ванной, в прихожей и в спальне одна за другой гаснут лампы. Вокруг наступает темнота. Темнота стоит между Мел и городом.
«Зачем ты здесь? – шепчет она про себя, опускаясь на колени, и в гостиной тоже вспыхивает вонь и гаснет свет. – Что тебе нужно?»
Есть пустоты, которые не заполнить ничем.
Мел хочет стать маленькой, незаметной. Что-то приближается к ней. Оно ее знает.
Что-то квохчет. Шипит. Из смертного мешка течет. Хлещет. Какой он стал большой. Она ведь сама кормила его, вот он и разбух. Проглот. У него была и еда, и время. Башня из телячьей кожи влажно кренится набок, в ней копошатся конечности. Мел скулит, ее голос заглушает скрип, голоса животных, какие-то слова, скрежет костей.
Вот стоит Мешок, он полон новостей. Мел слышит кошачий писк. Вот он, пойна кулли, пожаловал: он голодный, он не мог не прийти, ненасытное брюхо,
