– А если ночью?
– Так все едино на одной руке держать, другой грести, зубами за камыши цепляться. Мучение одно, а толку мало. Плеск ночью еще сильнее слышен будет.
– Хитро придумали, язычники… – загрустили казаки.
– Что, Кондрат, не выходит без умишки бабьего управиться? – высунулась из-за Матвея девушка.
Казаки рассмеялись, Чугреев возмутился:
– Да уйми же ты ее, Серьга!
– Погодь, десятник, не шуми, – улыбаясь, остановил его Ганс Штраубе. – Мыслю я, знает хитрая знахарка наша, как загадку эту расколоть.
– Пусть Кондрат спросит, тогда скажу. – Митаюки упрямо сжала губы.
– Матвей, ты чего бабе своей позволяешь?!
– Ну, тогда я пошла отсюда!
– Тьфу, вздорная баба! Обойдемся!
– Кондрат! Матвей! Знахарка!
Казаки заспорили. Одни предлагали Серьге потребовать от жены послушания, другие уговаривали Чугреева смирить гордыню. Хотя, в общем, и те и другие полагали, что девка обиделась правильно. Не для того она жизнью во вражьем логове рисковала, чтобы потом ее же еще и унижали.
– Дайте слово молвить, други! – неожиданно поднял руку Ганс Штраубе. Спор стал тише, и немец, приложив руку к груди, чуть поклонился девушке, уважительно произнес: – Очень прошу тебя, уважаемая знахарка, поведай нам, грешным, что ты там такое хитрое измыслила?
– У меня имя есть, – глянув на него исподлобья, буркнула шаманка.
– У тебя очень красивое имя: Митаюки-нэ. Но опасаюсь я, что, коли начну им часто пользоваться, муж твой ревновать нас будет.
Девушка глубоко вдохнула, выдохнула… И решила, что палку лучше не перегибать. Себя она проявила заметно, не забудут. Просто бабой больше не сочтут. Теперь пора угостить дикарей косточкой. И Митаюки смилостивилась:
– Хорошо, поплыли!
Лодки и челнок пошли вперед, оставив струг величаво выворачивать на стремнину, повернули в протоку, быстро догребли до болота, приткнулись к берегу. Трое казаков хорошенько перевязали внизу штанины; крепче, через плечи, подвязали шаровары, щедрой рукой навалили себе в штаны перемешанную с песком гальку. Проверили, как сидят за поясом топоры, на месте ли сабли…
Митаюки крепко поцеловала Матвея, Ондрейка еще раз ругнулся, Коська Сиверов просто перекрестился – и ватажники вошли в воду, сперва пригибаясь возле прибрежного кустарника, потом прячась за камышами. Дно быстро ухнулось вниз, и вскоре им уже пришлось плыть, держась за камыши. Штаны тянули в глубину, но это было только на пользу, ибо тело человеческое слишком легкое, при нырянии зачастую задница из воды торчит. А в деле ратном в такую задницу недолго и стрелу али пулю словить.
Там, где течение было быстрым, там и вода оставалась чистой, пробираться вдоль камышей нетрудно. Но вот когда протока раздалась, началась та самая гадость, на которую и сетовал Ондрейко Усов: ряска, тина и кувшинки, среди которых ни в коем случае нельзя поднять волны, ибо качающаяся ряска уж очень хорошо заметна, равно и открытые следы на ней, что остаются, если плыть, пробиваясь среди плавучих растений.
Матвей шел первым, ныряя, продвигаясь вперед на несколько шагов и медленно приподнимаясь, выставляя над поверхностью только рот и нос, облепленные грязью, делая вдох и снова плавно погружаясь. Резкие движения в таком деле никак не допустимы, ибо легко замечаются даже боковым зрением. А вот плавного движения зачастую не замечают даже совсем рядом.
Вдох, нырок, несколько шагов вдоль стены камышей, придерживаясь за них руками, подъем, вдох, новый рывок. Иногда при подвсплытии ряска ложилась так удачно, что через нее удавалось разглядеть близкий лес, макушки сосен. Серьге даже казалось, что он различает сидящего высоко в просторной кроне караульного. Хотя сейчас это не имело никакого значения.
Все это длилось целую вечность, пока казак не ощутил впереди свободную воду, а камышовая стена не отвернула резко влево. Настал самый опасный момент. Учитывая то, что рассказала Митаюки о месте расположения дозора, пробираться дальше следовало под противоположным берегом, у ворога под ногами. Если протока не сильно глубока, если прозрачна, если караульный посмотрит вниз, то вполне может заметить пересекающего русло ныряльщика.
Матвей поднял руку, перекрестился движением пальца, набрал воздух и нырнул, скользя над самым-самым дном, благо с песком в штанах веса для этого хватало. Уткнулся лицом в камыши с противоположной стороны, медленно поднялся по ним наверх, приподнял над водой лицо, тихо вдохнул воздух, нырнул и поплыл дальше против течения, потом еще раз. Оказавшись на песчаной отмели, он забился под самую осоку, густо растущую над водой, и затаился. Вскоре мимо проплыл и приткнулся под траву Коська, потом Ондрейко. Теперь предстояло самое трудное: ждать.
Кормчий Усов был прав – мерзкое у них троих мастерство.
В это время на реке перед болотом Ганс Штраубе положил руку шаманке на плечо:
– Мыслю, пора, фройляйн Митаюки-нэ. Должны уже добраться.
