А город оказался богатым – с просторной речной пристанью, полной мелких судов, с широкими, мощенными деревянными плахами улицами, с крепкими, сложенными из толстых бревен домами, с украшенными голубыми изразцами мечетями.
– Красивый город, – поглядев на ярко-голубой купол, промолвил Иван. – Богатый, большой. Теперь наш будет!
Священник согласно кивнул:
– Наш. Кашлык – это значит «городище», «город», иначе еще Искером зовут, что по-татарски значит «Старая Земля».
– А Сибиром его почему прозывают?
– От народа древнего, что когда-то здесь жил. Тот народ сибиром звался.
– Понятно, святой отец.
Наверное, лет пять уже Иван Еремеев был знаком с отцом Амвросием, и все пять лет искренне восхищался его познаниями буквально во всех областях! Несмотря на свое подвижничество, священник никогда не чурался знаний, всегда с любопытством расспрашивал торговцев и пленных, изучал языки, а как толковал Святое Писание! Любо-дорого было послушать.
Сейчас Иван с отцом Амвросием направлялись в восточный район города, что был отдан их отряду и немцам, как говорится, «на раздрай». С утра оба явились на совет к Ермаку Тимофеевичу, где присутствовали все атаманы с помощниками, там и подтвердили, что Кучум вместе с войском позорно бежал в степь, бросив на произвол судьбы свою столицу.
Что ж, туда ему и дорога, нехристю, а столицу нужно прибрать к рукам – город богатый. Там же, на Совете, решали: не остановиться ли здесь, в Сибире, на зимовку, ведь на дворе-то стояла глубокая осень, хоть, по здешним приметам, и теплая, да по утрам уже были заморозки, неделя-другая – и реки покроются льдом. Спорили до хрипоты. Иван Кольцо призывал идти дальше, покуда совсем реки не встанут, Матвей Мешеряк хотел уйти зимовать в Чинги- Туру, еще прозываемую Тюменью, а кое-кто даже намеревался уговорить головного атамана вернуться в острог, к Камню, и переждать зиму там, в спокойном обжитом месте. Ни к чьему мнению Ермак Тимофеевич пока не прислушался – думал.
…А город между тем грабили. Грабили весело, с шутками, смехом, и – как и наказывал атаман – без особого зверства. Девок, конечно, выволакивали за косы, пускали на круг, ну так это понятно: святое право победителей! Так же и добро: в брошенных домах – дворцах целых! – было чем поживиться, да и в не брошенных… Двое немцев в куцых камзолах и беретах с перьями, хохоча, выгнали с одного двора баранов, похоже взятых не просто так – палаши-то наемники не вытерли, и по ножнам стекала, капала кровь.
– О, герр Иоганн! – узнав Ивана, приветствовали немцы. – Не хотите ли к нам, на бережок? Сейчас баранов зажарим, притащим красивых дев. К тому же наш капитан Ганс отыскал местный шнапс!
– У татар есть шнапс? – удивился отец Амвросий. – Скорее, это просто арька из забродившего кобыльего молока.
– Может, и из молока, – ухмыльнулся в усы немец. – Но забирает не хуже шнапса!
– А что за капитан Ганс? – уже отойдя, оглянулся Еремеев. – Штраубе?
– Он самый, герр Иоганн! Какой еще есть у нас капитан?
Младшой атаман улыбнулся:
– Тогда придем, раз уж звали.
Казаки двинулись дальше, держа направление на дальнюю мечеть с высоким минаретом, к которой вела неширокая кривая улочка с огороженными мощными оградами дворами. Ворота, впрочем, почти везде были распахнуты настежь – грабили! На улицу с дворов летели куриный и гусиный пух, перья, доносилось блеяние баранов, ржание лошадей, веселые крики и нехороший, отчаянный вой, сердца победителей вовсе не трогавший: мало ли зла причинили татары русским людям? Вот пусть теперь и расплачиваются.
Из какого-то темного, заросшего чертополохом проулка вдруг выскочил мосластый на лицо казак в изорванном узком кафтане и с обнаженной саблей в руках. Шапки на казаке не было, злые глаза метали молнии, на левой щеке кровянилась рана.
– Вогулича не видали, робяты? – увидав своих, прокричал казак. – Низенький такой, гнусный. В кафтане из шкур.
– В малице, – педантично поправил отец Амвросий. – Нет, не видали. А что, должны были видать?
– Да вот погнался за ним, а он… нырнул тут куда-то…
Еремеев покачал головой:
– Не, не попадался вогулич. А что сотворил-то?
– Да, гаденыш, выскочил откуда-то, кинулся, бубен из общей кучи схватил – и наутек! Я уж было его и поймал, так он мне, собака худая, ножом чуть не в глаз – хорошо, увернулся. Не-е, братцы, такое прощать нельзя, наказать надо! Побегу, поищу…
– Давай, ищи, – пожал плечами Иван. – Удачи тебе, козаче.
– Бубен, – тихо, себе под нос, промолвил отец Амвросий. – У язычников-то бубен много чего значит. Может, не простой вогулич-то – волхв, по ихней речи – шаман.
– Знаю, что шаман. – Атаман рассеянно покивал и вдруг улыбнулся. – А помнишь, как на зимовье, в острожке-то, речь вогуличей да остяков учили? Ты ведь начал, да казаки некоторые… я вот теперь жалею, что мало втянулся, – могла б и пригодиться еще речь-то.
