– О чем, подружка, задумалась? – спросила, подойдя, рыженькая Авраама. – Небось, о воеводе нашем?
Кто-то из девушек тут же поддакнул:
– Ага, ага!
– Да ну вас, – потупив глаза, обернулась Настя. – Кто бы говорил! Да и вообще ничего промеж нами такого нету.
– Ага, ага, нету. Ой, девоньки, держите меня, сейчас от смеха помру.
Девушки засмеялись, и черноокая Катерина – статная, с бровьми собольими и длинной толстой косою – махнула на них рукой, прикрикнула:
– Окститесь, девки. Нам ли о парнях спорить? Их, парней-то, эвон – сотня целая. Чай, на всех хватит, не подеремся авось.
Тут и Настя засмеялась:
– То-то была бы потеха, коли б подралися! Так и представляю, как мы с Авраамкой друга дружку мутузим, а ты, Катька, Онисье в волосья вцепилась! А казачины вокруг собрались, смотрят… То-то веселье!
– Да ну тебя! – обиженно молвила Катерина. – Вечно что-нибудь этакое удумаешь.
– Да не обижайся ты, Катя! Я ж не со зла.
– Знаю, что не со зла. Но все равно обидно.
– Настюха, дверь-от прикрой – студено!
– Студено? – Настя все же закрыла дверь, как просили, да сразу в темноте и бросила: – Разве ж это студено? Что вы, зим не помните? Бывало, и птицы на лету замерзали.
– А бывало и тепло, – возразила Катя. – Как вот сейчас. Батюшка как-то рассказывал: когда царь-государь наш Иван Васильевич во первый раз на Казань походом хаживал, такая зима стояла, что Волга-река ото льда вскрылась! Вот вам и зимушка.
– Ой, девы, – потягиваясь, поддержала беседу рыженькая Авраама. – Такой теплой зимы, как тут, я и не упомню. Глядите-ка: солнце на небе, вроде бы и мороз должен быть, а тепло, как весной, перед Пасхой. У нас дома, бывало, по весне как зачнут хороводы…
Девушка вдруг осеклась, замолчала… всхлипнула:
– Господи-и-и… и когда ж мы домой возвернемся? Когда казаки идола своего златого добудут?
– Думаю, что того скоро надобно ждать, – утешила подружку Настя, уселась на лежак рядом, погладила рыженькую по голове. – Ничего, не плачьте, девоньки. Летом казаки уж всяко добудут свое идолище поганое. А там – и домой. По рекам, по зимникам – не так и далече.
– Да, недалече, – Катерина согласно кивнула, перебросив косу на грудь. – Только кто нас там ждет-то? Меня так никто. Татары убили всех.
– И меня никто, – тут же послышался тихий, с надрывом, голос.
– И меня…
– И меня…
– А я так и не знаю: жив ли кто из моих? И все равно на родную сторону тянет.
– Дак ведь как не тянуть! Ой, девоньки, какая рябина у нас к осени бывает! Загляденье, а не рябина – гроздья тяжелые, красные, словно персидские бусы.
– Ого! И кто это тебе, Онисья, персидские бусы дарил?
И снова смех – быстро же ушла грусть-кручина, да и чего б ей не уйти: коли глаза на мокром месте, так что от того изменится?
Настя вновь распахнула дверь:
– Ну, вставайте уже, девы! Вон, солнышко-то… А птицы как поют – заслушаешься.
– Это воробьишки чирикают… словно у нас дома.
– А мы за рябиной сегодня. Еще кто пойдет?
– Не-е. Воды натаскаем да баньку устраивать будем. Давно не мылись, ага.
Под баню казаки приспособили ближнюю, у берега, землянку: натаскали туда каменьев с реки, поставили кадки, веников в лесу наломали – любо- дорого вышло! Ну, а как же без бани-то?
Проснувшись да умывшись снежком, девчонки принялись таскать с реки воду – кадок было мало, приспособили и берестяные туеса, и глиняные горшки, крынки. Хорошо таскали, весело – то смеялись, то песни пели, – а конопатившие под строгим приглядом Кондратия Чугреева струги казаки отвлеклись от своего дела, пересмеивались, подпевали. Славно было, на солнышке-то! Раскраснелись девы, полушубки, армячки скинули…
– Ой, девки! – радостно ударил в ладоши один из казачков – молодой светлобровый парень. – Этак скоро совсем растелешитеся!
– Ага – жди-жди, не дождешься!
– Ничо! Лето придет – сами купаться выскочите.
– Охальник! – Проходя мимо, отец Амвросий сурово погрозил казачку кулаком. – Сто поклонов тебе – епитимья!
– Сто поклонов – ништо, – дождавшись, когда священник скроется из виду, усмехнулся парень. – А разделись бы девки – я б, может, и триста поклонов отвесил бы.