— И давно в дороге?
— Да.
— Устали небось? — не отставал старик.
— Грозу переждем и дальше пойдем.
Владислава чуть не задохнулась от возмущения. И почему Петр не дает ей вставить ни слова? В конце концов, она — княжна Загорская, наследница имени и титула! Они уже на землях ее отца, и она имеет право…
— Вижу, — заключил старик, — люди вы непростые. Не взыщите, коль что не так. Один ведь живу, даже собаки нету. По целым дням сиднем тут сижу. Порой днями людей не вижу. А тут сразу двое. Отчего не поговорить?
Лясота молчал, глядя на пламя. Оно было живым, настоящим, чистым. От котелков поднимался сытный дух. Что в большом? Кажется, щи? Он посмотрел на Владиславу. Девушка ответила ему жалобным взглядом. Глаза ее блестели как-то странно. Неужели впрямь заболела? Вот и румянец на щеках так и горит…
— Что-то вы больно молчаливы, — не отставал хозяин дома. — Как рыбы снулые.
— Устали, — коротко ответил Лясота.
— Неужто так? А по мне утопленники разговорчивее вашего будут. Тут о прошлом годе в поместье одном случай был, — пустился он в объяснения, — как-то раз понаехали к тамошнему барину гости. Ну, лето, теплынь, отчего не погостить. И вздумал один из гостей хозяйскую дочку на лодке прокатить. Река большая, Вертуга, уж до того красива — спасу нет. Вот поплыли они — а тут гроза. Аккурат такая же, как сейчас. Вода и поднимись, из берегов ажно вышла. Они к берегу плыть — берега не видать. А в лодку вода налилась… Так оба и не воротились.
Владислава вздрогнула, с испугом покосившись на мужчин.
— Знающие люди сказывают, они до сей поры по реке плавают, ищут берега, а найти не могут.
Вместо ответа Лясота наклонился, вынул из огня сучок и сжал в кулаке. В руку стрельнуло болью через кисть до локтя и выше. Зашипел уголек. Запахло паленой кожей. Ахнув, Владислава встрепенулась, потянулась к его ладони. Лясота ответил ей улыбкой, разжал пальцы, роняя потухшую веточку и рассматривая след ожога. Бывало и хуже. Ничего, заживет.
— Вы не голодны, часом? — вдруг засуетился старик, присев, но тут же вскочил. — Уж простите старого дурня — так обрадовался, что с живыми людьми говорю, что про все на свете позабыл!
Он засуетился, заметался туда-сюда. Откуда-то на столе взялся каравай хлеба, два кувшина и пара кружек, большие миски, полные каши и щей, миски поменьше с солеными грибами и огурцами, нарезанная ломтями кровяная колбаса. Желудок Лясоты радостно буркнул, предвкушая сытный обед, но мужчина не торопился к столу.
Владислава встала с табурета, хотя от усталости ломило все тело и ужасно клонило в сон. Но в тепле голод дал о себе знать, и она уже шагнула к столу, но тут ее решительно удержали за руку. На ее глазах Петр Михайлик поднял руку и как-то странно повел растопыренными пальцами в воздухе.
Старик, колупавшийся в дальнем углу и стоявший к гостям спиной, сдавленно захихикал.
— Не боись, мил-человек, — промолвил он, не спеша поворачиваться, — садись и ешь-пей без страха. И так понятно, что вы — люди.
Лясота перевел дух, хотя сначала его пробрала дрожь. Не может такого быть! Здесь и сейчас, в этой глуши — и вдруг такое… Но перенес ногу через лавку, присаживаясь и подавая руку Владиславе.
— А что, — деревянная ложка уже лежала рядом с миской горячих щей, — были сомнения?
— Да как им не быть, — старик, держа у груди оплетенную лозой бутыль, подошел к столу, — когда тут издавна такие дела творятся? Про утопленников-то я рассказал, помните?
— И ты, старик, думаешь, это мы и есть?
— Кто ж вас знает? — уклончиво ответил тот. — Ты вон, сразу видно, не простой человек. Как, бишь, звать-то тебя, парень?
По возрасту тридцатилетний Лясота вполне мог быть если не внуком, то сыном старика, а потому он не обиделся.
— Петр.
— Точно, что Петр, а не Иван, скажем?
— Может, и Иван.
— Петром его зовут, — вмешалась Владислава. — Петром Михайликом. А меня…
— А ее — Еленой, — перебил Лясота, принимаясь за еду. — Она моя сестра.
— Пусть так, — покладисто закивал старик. — По мне хоть Иван да Марья — лишь бы живые люди. А куда путь держите, все одно не скажете? — с надеждой поинтересовался он.
— Почему? — Лясота, энергично орудовавший ложкой, под столом толкнул Владиславу ногой. — На богомолье, по святым местам. — И опять двинул, на сей раз каблуком.
— Ой! Д-да… — Девушка поперхнулась горячими щами.
