– Что? – Фил подвинулся ближе.
– Всё, – упрямо повторила Наталья. – Наука. Знание.
– Знание – сила, – сказал Фил.
– Чушь. Многие печали. Ничего, кроме печалей. Пытка природы. Думаешь, можно доверять показаниям, полученным под пыткой? Мертвечина.
– Я тебя не понимаю, – вздохнул Фил.
– Знание – как вода. Из сказки. Бывает живое, а бывает мертвое. Не вредное. Мертвое. Но самое ужасное, что мы потеряли критерий, который мог их разделять. Отделять агнцев от козлищ.
– Ты бредишь.
Наталья замолчала. Молчал и Фил. Потом всё же сказал:
– Он живет на мгновение назад. Чертова псина. Мы еще точно не определили, но несовпадение временных фаз подтверждено. Никто ничего не может объяснить. Почему воду пьет, корм жрет, а пули в него не попадают и голыми руками его не схватить? У нас даже аппарата нет, чтобы это описать. Грубо. Приближенно. Но эффекты! Великолепная физика!
Великолепная физика. Великолепная физиология. Великолепная наука. Наталья шевелила губами, пытаясь пересчитать трещины на побелке. Почему-то ей казалось – сколько трещин, столько и людей, которых наука ухитрилась осчастливить. Хотя бы походя. Недокументированной способностью науки делать людей счастливыми.
– В общем, я уговорил деда… хм, Николая Ивановича отменить свое решение. К черту Сорбонну, у нас тут дел невпроворот. А времени нет. Нет времени! Собака, живущая в прошлом, есть, а времени нет. Такой вот парадокс Эйнштейна, будь он неладен.
– Не снимай очки, – попросил Бравый. – Очки тебе очень идут.
– Хорошо. Как прикажете, товарищ капитан, – Наталья разделась и теперь стояла перед ним, не очень понимая, что делать дальше. Бравый как-то нерешительно расстегивал пуговицы на кителе.
Со стороны выглядело, наверное, смешно. Два взрослых человека, один из которых полностью голый, если не считать очки, а другой медленно переходящий в такое же состояние, собрались с вполне понятным намерением в комнате с расстеленной кроватью, но при этом ведут себя как сопливые подростки, впервые решившие попробовать то, о чем зубоскалят в подворотнях.
Наталья подошла к постели, некогда имевшей полное право называться супружеской, откинула одеяло и легла. Заложила руки за голову и смотрела на Бравого.
Тот отвернулся и возился теперь с галифе. Военная форма явно не способствовала адюльтеру. Наталья протянула руку и погладила Бравого по голой спине.
– Ты знаешь, моя жена… бывшая жена никогда не снимала ночнушку.
– Почему?
– Стеснялась, наверное. Говорила, что голыми это делают только проститутки.
– А ты и не настаивал.
– А я и не настаивал.
Он справился с галифе, стянул трусы и лег.
– Но ты же настоял, чтобы я не снимала очки.
– Я попросил.
Наталья сняла очки и положила их между ними.
– Считаешь меня проституткой?
– Нет-нет, что ты! – Он даже сел. – Прости, не понимаю зачем вообще об этом заговорил.
– Наверное потому, что никогда до этого не изменял супруге.
– Проклятье, – Бравый дотянулся до кителя и достал из кармана сигареты. Долго и неловко прикуривал.
– А мне можно? Или это тоже больше соответствует дамочкам легкого поведения?
– Нет-нет, моя дымила как паровоз, – он отдал ей свою сигарету и достал новую.
Наталья затянулась и собралась съязвить, что хоть в чем-то соответствует высоким морально-этическим стандартам жены советского офицера, то есть бывшей жены, но промолчала. Они усиленно дымили, стряхивая пепел в причудливую морскую раковину, которую Бравый уместил между ними. Преграда между двумя обнаженными телами только росла. Осталось поставить сюда еще радиоприемник и натянуть ночнушку, которой у нее не было, и наступит полная семейная идиллия.
– Так и будем курить, товарищ, по одной? – Наталья загасила окурок.
– К черту, – Бравый переставил раковину на столик. – Очки надень.
