– По четным, – возражает толкач, – две трети учитываются с разложением. Волновая функция с бесконечностями Шумана, помнишь?
– Черт, курить хочется, – переходит на человеческий колясочник. – Не подсобишь?
– Ногой? – Толкач останавливается.
Чего скрывать, мы тоже замедляем ход – очень хочется посмотреть, как они закуривать с ноги будут.
– Опять меня подожжешь, – усмехается колясочник. – Это тебе не в уме уравнения Шумана решать, здесь тренироваться надо. Вон, попроси, – в сторону Надежды кивает.
– Эй, землячка, не подсобишь ученым? – подмигивает толкач и подбородком в карман халата тычет.
Хочу ее удержать, но лучший друг всех покалеченных и угнетенных ставит портфель на землю и к ученым шагает. Достает из кармана безрукого пачку и спички, сует каждому в рот по сигарете, дает прикурить. И как они теперь разговаривать собираются?
– Благодарю, девочка, – для колясочника это не проблема, только рот смешно растягивается.
– Спасительница, – цедит сквозь зубы толкач.
– Дай ей на мороженое, Кужугет, – говорит колясочник.
– В кармане мелочь, возьми, девочка.
Но наша Надежда не такая. Берет портфель, кланяется и идет дальше. А меня дурацкая мысль гложет: почему Кужугет ее землячкой обозвал?
Небо было как поросенок – розовое с грязноватыми пятнами облаков. Поросят я никогда вживую не видела, только на картинках в учебнике. Такие гладкие, с пятачком, хвост крючком. Вылитое небо Дивногорска. Хотя в учебнике и не такое приврут. Например, о том, что небо синее или даже голубое. А оно вот такое – поросячье. Ну, разве иногда прокатится радуга от края до края, будто кто-то тряпкой пытается грязь оттереть. Облачную.
Ты тоже заметила?
Мы лежим на лавке – ноги в противоположные стороны, щека к щеке. Смотрим ввысь. Спокойно и тихо. Кошу глазом. Или косю? Вижу только нос.
– Конечно, заметила, – отвечаю. – Если долго смотреть в небо, кое-что можно понять.
Что?
– Кое-что. На выбор. Например, кто ты такая.
Не вижу, но чувствую: Надежда улыбается. Хочется взять ее за руку, но под пальцами только сухое дерево с занозами.
Пролетает самолет. Высоко-высоко, оставляя зеленоватый след, будто водомерка по поверхности болота торопится. Или замок молнии, который расстегивается, чтобы обрушить на нас чудеса и подарки. До Нового года далеко, как до самолета, а подарки – вот они.
– Ты бы чего хотела?
Подруга не отвечает. А что отвечать, когда и ежу понятно?
– Представляешь, он летит в Токио? Вот бы оказаться там – на самом новом и быстром. Помнишь, по телевизору показывали – Ту сто сорок четыре. Черный лебедь. С треугольными крыльями.
Хорошо бы, вздыхает Надежда, возится, и мне кажется, что она собирается вставать. Но нет, приемник. «Космос» тщится отыскать нужную волну. Вряд ли получится. С таким-то небом и без органчика. Однако получается. К тому времени, как наш самолет подлетает уже к Японии. Теперь наши уши разделяет приемник и слова, с трудом доносящиеся из бездны эфира:
«Люди-марионетки театра Бунраку – удивительное явление японской культуры. Дети с пеленок тренируются подчиняться малейшим движениям нитей, которые привязываются к вживленным в тело крючкам. Кукловоды двигают людьми-марионетками, заставляя совершать чудеса акробатики, а также управляют их мимикой нитями, привязанными к крючкам на лице актеров».
– Необыкновенно, – шепчу я и пытаюсь представить себе людей-марионеток театра Бунраку. Крючки, длинные нити, кимоно. Почему это не показывают по телевизору? Какие-то дурацкие демонстрации в Париже – сколько угодно, а японских необыкновений – ни капельки.
Пора идти, Надежда садится, прячет приемник в портфель.
– И то верно, – соглашаюсь. – Маманя, наверное, Дядюна на поиски выгнала, он теперь каждый угол в округе обнюхивает, – показываю как.
Надежда смеется. Не как обычно – в ладошку, ужасно смущаясь, а в полный рот, да так, что видны кривоватые зубы. Вот хоть убейте, а я не вижу в них ничего такого. Зубы как зубы. Очень даже миленькие. Длинные волосы рассыпаются по плечам, отливая Ту-144-м. Ее рука совсем близко – неловкое движение, чтобы она попалась. Телячьи нежности. Которых она не переносит. Для вида, а если честно, то очень даже «за».
На языке вопрос дырку протер. По поводу очередного прибавления в классе. И расправы над Бастиндой. Но лучше ее не расстраивать.
Мимо кафе «Спиноза» пройти спокойно не можем. Плющим носы о стекло. Там сейчас тихо и никого. Я знаю, что мы высматриваем, – кого. Но ее там нет и подавно. Если только вечером, когда дым окутывает музыку, музыканты в белых рубашках и темных очках выстругивают на контрабасе, выдувают на саксе и выстукивают на барабанах, а за столиками не пропихнуться, тогда она может оказаться там. И даже легко впрыгнуть на сцену в редкие паузы, чтобы прочитать стихи. Всё это я могу представить. Но только не сидящей за столиком днем и пожирающей мороженое.
